Вольфганг Акунов, Александр Шавердян.

 

ВАЛЬПУРГИЙ ШАХМЕДУЗОВ

ПОЭМА О СТРОЙОТРЯДЕ
(ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ЖИЗНИ СОВКОВОЙ)

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

А если что и остается
Под звуки лиры и трубы –
Все Вечности жерлом пожрется
И общей не минет судьбы.

Г.Р. Державин. «Река времен».

Прежде чем принять нелегкое решение о предании гласности этой рукописи, найденной нами среди бумаг нашего безвременно скончавшегося школьного товарища, одноклассника и друга юности (вместе с которым нас принимали в юные пионеры, а затем и в славные ряды Ленинского комсомола), талантливого поэта-самоучки, скрывавшего свои подлинные имя и фамилию под звучным псевдонимом Вальпургий Шахмедузов, мы долго думали об этичности одновременно возникшего у нас обоих при просмотре его записок намерения опубликовать этот бесхитростный абрис совковой жизни, увиденный глазами простака. Наш друг всегда отличался весьма тонкой душевно-психической конституции, представляясь нам, достаточно хорошо его знавшим, натурой слишком ранимой и чувствительной для нашего грубого, бесчувственного мира. Не случайно в день нашего приема в юные пионеры в московском музее Н.А. Островского на тогдашней улице Горького (нынешней Тверской, именовавшейся в дни нашей юности «Эрзац-Бродвеем», «Бродвеем» или просто «Бродом» именно нашего друга – одного из всех, томившихся на торжественной линейке в ожидании, в духоте и тоске официальных речей, вдруг стошнило при всем честном народе, и он, так сказать, заблевал весь пионерский праздник… И вот ради увековечения памяти этой во многом непонятой (не говоря уже о старших поколениях совков) своими современниками и однокашниками, сложной и неоднозначной личности (из скромности даже заменявшей в поэме в отношении себя авторское местоимение «я» - постоянно памятуя о том, что, как говорит наша старинная русская пословица: «Я – последняя буква алфавита!» - более безличным «мы») сумевшей запечатлеть на тетрадных листах своим неожиданно острым пером целый пласт нашего общего прошлого, с одной стороны, безвозвратно канувшего в Лету, но с другой – подобно неотвязному и неизбывному кошмару, продолжающему мучить всех нас по сей день, мы взяли на себя смелость, не заручившись согласием нашего слишком рано ушедшего от нас (надеемся, что в лучший мир!) однокашника и компатриота, сделать часть его литературного наследия (настолько обширного, что разбирать его предстоит еще, может быть, долгие годы) достоянием свободной, духовно раскрепощенной и просвещенной общественности новой России. С этой мыслью мы говорим поэме нашего друга: «В добрый час и в добрый путь!»

 

 

 

 

 

 

 

        Э Н Ц И К Л О П Е Д И Я   Ж И З Н И   С О В К О В О Й

 

                        О, Стройотряд[1], Тебя воспеть желаю!

                        Твоих, Свободе преданных, сынов

                        И дочерей, что в гуще комаров

                        Любовь познали, сердцем изнывая.

 

                       О, Астрахань! О, древняя земля!

                        Ещё ты помнишь орды Чингиз-Хана...

                         Но на страницах коего романа

                         Такая разразилась бы эбля,

                         Которую не только что кочевник,

                         Но даже эротический учебник

                         Не в состоянье был бы описать,

                         Как в нашем астраханском стройотряде?..

                        Уж там такие чудеса творили бляди,

                        Что ни стихом, ни прозой не сказать...

 

                        Но мы осмелимся сей тяжкий труд взвалить

                        На наши плечи, солнцем опаленны!

                        Итак, в июне орды современны

                                    (С которыми Чингиза не сравнить –

                        Настолько жалок он в сравненье с ними!)

                       Свои шатры разбили средь степей,

                       Где саксаул растет, и где репей

                       Колючками язвит верблюжье вымя.

 

                        Вернее, не шатры, а лишь лачуги,

                        Являющие жалкие потуги,

                                    Чтоб на барак тюремный походить.

                                    Где спящим неоструганные нары

                                    Зады терзали... Местные татары -

                                    И те не согласились бы в них жить!

 

                        В бараках  жить моги одни студенты,

                        А также змеи, крысы и жуки;

                        Под потолком сушилися носки,

                        Распространяя запах экскрементов.

.

                        Студенты ж были счастливы весьма

                        (Им это полагается по званью!):

                        Во исполненье срочного заданья

                        Извлечь им предстояло из дерьма

                                    Немало огурцов и помидоров,

                                    Которые не стал бы жрать и боров.

 

                                    А если глянуть из трубы подзорной,

                                    На горизонте, в чуть туманной мгле

                                    Виднелось зданье лагерной уборной,

                                    Гнуснейшего сортира на земле...

 

                                    Да, тот сортир был гнусен и зловонен!

                                    В нём тучами гнездились комары.

                                    Они кусали в жопу из дыры

                                    И зад вздувался, курдюку подобен

                                    Овцы казахской, что паслась в округе.

                                    Но речь у нас пойдёт не об овце

                                    И даже не о тухлом том яйце,

                                    Что подавалось нам на завтрак, други...

                        Ужален, зад настолько распухал,

                        Что содержимое своё не выпускал!

 

                                    Когда ж бойцы на поле выползали,

                                    Со многими бывал один конфуз:

                                    И юноши, и девушки блевали

                                    На первый подвернувшийся арбуз.

                        Причин тому имелося немало:

                        Жара, плохая пища, геморрой

                        И отравленье водкою порой,

                        Но пуще - масса слипшегося кала!

 

                                    Когда же прорывался он наружу

                                    Сквозь грязные и рваные трусы, -

                                    Вот тут, ребята, зажимай носы!

                                    И много дней на этом месте лужа

                                    Пугала проезжающих татар.

                                    «Анан-секим[2]! Алла! Какой кошмар!», -

                                    Жена-татарка говорила мужу.

 

                        И, следует добавить, сраный кал

                        Из тухлых концентратов состоял,

                                    А также - из рожков и вермишели.

                                    Два месяца студенты это ели...

 

                                    Но впрочем, други, хватит о еде.

                                    Поговорим-ка лучше о... другом!

                                    Итак, представьте: степь да степь кругом...

                                    Оттенок ипохондрии на всём,

                        Симптомы разложения везде.

 

                        Итак, в один из знойных дней июня

                        Стояла охуенная жара.

                        Она стояла с самого утра.

                        Казалось, ты приехал в Рио-Муни[3].

 

                        Хотя мудак и командир отряда

                        По прозвищу «Упырь» паскудно дрых,

                        Запрет на сон издал он для других

                        И их обрек на помидорны гряды...

 

                        Продрав глаза, студенты чертыхались

                        И, облегчивши наскоро пузырь,

                        Бежали кушать. Ёбаный Упырь

                        Издал указ, чтобы не умывались.

 

                        Кретин для кухни экономил воду,

                        Хотя скостить кухонные расходы

                        Он был не в силах, ибо водку жрал

                        Совместно с комиссаром и завхозом.

                        Он весь доход отряда пропивал,

                        Бойцов пугая сине-красным носом.

 

                        И мать-земля, с тех пор как пал Адам[4],

                        Не видела такого произвола,

                        Какой творил сей охуевший хам,

                        Опохмеляясь литрами рассола...

 

                      Как было сказано, несчастные бойцы

                      Неделями ходили с грязной мордой,

                      И их давно не мытые концы

                        Покрылись плесенью под гнетом власти твёрдой.

 

                        Бойчихам было тяжело вдвойне.

                        Ведь женский органон весьма разнится

                        С мужским, и по упыревой вине

                        Бедняжки даже не могли подмыться!

 

                        Над всем царил неистовый Упырь.

                        На мягких чёрных крыльях еженощно

                        Он по небу летал - и вдаль и вширь

                        Над лагерем ночным неслося мощно:

                        «Я - повелитель ваш! Бюэ... пш-ш! - пш!...»

 

                        Следил кровавым оком, кое люди

                        Луной прозвали[5], с высоты небес

                        За состояньем каждой женской груди,

                        Чтоб никакой студент туда не влез.

 

                        Однако просчитался он, паскуда!

                        Повсюду в лагере творилась масса блуда.

                        И только поднимался чей-то уд,

                        Как сразу начинался  страшный блуд...

                       

                        Блудили все: как давние блудницы,

                        Так и вчера ещё почти невинные девицы,

                        Которых охвативший лагерь пыл

                        (К соитию) предельно развратил.

                                   

                        Но мы к сиим подробностям вернёмся

                        В дальнейшем изложении, потом...

                        Потом, как говорится, суп с котом!

                        (Такие у поэзии ремёсла...).

 

                        Послушаем, о чём ведут беседу,

                        Идучи утром строиться бойцы:

                        - Останется ли мясо нам к обеду?

                        - Ты что! Завхоз сожрёт![6]

                        - Мне б хоть сольцы

                           Присыпать макароны...

                        - Жди сто лет!

                           Он для здоровья лижет соль, как лось!

                           Он - пожиратель мяса и котлет!

                           Обжора! Сволочь! Ёбаный завхоз!..

 

                          - Гляди - сикухи! Я бы вдул вон той!

                          И этой толстой, и вон той, худой, -

                          Короче - всем им! Дрючиться охота!

                          Но где взять время? Целый день работа...

                          Нет, не способен удовлетворить

                          Сейчас я бабу, что греха таить!...

 

                        - А вот со мной такого не бывает, -

                           В ответ другой студентик возгласил. -

                        -  Как баба в мои руки попадает,

                           Так я её немедленно насил-

                           -ую, хотя б не спал пред тем шесть суток!

                            Вот, помню, в марте пялил я трёх проституток,

                            При этом, кстати, ничего не жрав,

                            Пия всё больше самогон да чистый спирт,

                            Мешая с этим водки да наливки,

                            А после, из стаканов все опивки

                            В тарелку слив, и хлеб туда поклав,

                            Крошёный мелко, и посыпав красным перцем,

                            Съедал - и заводил по новой флирт!

                            Однажды даже с западным венгерцем

                            Мне переспать пришлось; сертификат[7]

                            С зелёной полосой мне был наградой...

                            На девяносто тугриков[8] (японских)!

                             Различных возбудителей я конских

                             Перекормил ему; милей стократ

                             Став для него! С сердечною досадой

                             Мы расставались... Он прислал мне вызов

                             Из Штатов, и тайваньский телевизор,

                             Но я его на диски[9] обменял,

                             А диски - на джинсовые костюмы…

                        - На сколько?

                                                - Я «джинсовый матерьял»

                        Хотел сказать - квадратный километр.

                        - Ой, мэн[10], продай мне на джины!

                        - Бери гектар!

                        - Манюхи[11] не хватает!

                                                            - На пять пар

                        Бери тогда...

                                             - Да мне одни нужны!

                      -  Ну, на такую мизерную сумму

                           Без мазы клоуз сдавать[12]... Но пару гетр

                           Могу тебе я предложить, как другу...

                           А о джинсовой ткани не жалей!

                           Я вспомнил - я её пропил - семьсот рублей

                           Тогда в «Огнях Москвы»[13] мы просадили.

                           А ты за эту клёвую услугу

                           Достань мне баб, но чтоб не прокрутили[14]...»

 

                        Оставим юношей, читатель благосклонный.

                        Подслушаем девичий разговор.

                        У девочек идёт горячий спор:

                        «Дать иль не дать?» - Вот где простор огромный

                        Для мыслей, творчества, советов, рассуждений,

                        Воспоминаний, сладостных порой,

                        Порой - мучительных, как острый геморрой,

                        Телес волнений и умов борений.

                                   

                        О, женский пол! О, мировая шлюха!

                        Когда бы содержалась капля духа

                        В твоём стремлении к созданию семьи

                        И нарождению потомства, для любви

                        В твоём мозгу нашлось бы место ловко -

                        Ловчей гораздо, чем для вечных склок,

                        Грызни и зависти к тому, что та - сиповка,

                        А эта, вон, по слухам, королёк...

 

                        Ты это отступление, читатель,

                        Пожалуйста, забудь, да поскорей!

                        Ведь коль ты женщина, то можешь от дверей

                        Нас прочь прогнать, как смитовский каратель

                        Несчастных нэгров в ужас лагерей

                        Из джунглей гонит[15]. Так же вот и баба,

                        Что, лицемерно притворяясь слабой,

                        Сильна, как бык, коварна как яврей

                        И похотлива - хуже дикой кошки!

                        Какие-то паршивые сапожки

                        (С платформой, правда!) сотни ебарей

                        В её сознании могли бы стать важнее,

                        Но в жизни вышло всё наоборот

                        И (без сапог!) куда угодно, в рот(!),

                        Хоть босиком всю жизнь, но поскорее,

                        И чтоб пилили дольше, и тогда

                        Лишь только не прогонит никуда

                        Того, кто хорошо ее прогонит,

                        А станешь уходить - она догонит,

                        Чтоб попросить ещё и дать самой...

                        О, женщины! Эфирныя созданья,

                        Рождённые серебряной Луной,

                        Чтобы в мужчинах пробуждать желанья...

 

                        Но, если вдуматься, - мужик ничуть не лучше.

                        Ведь, будь он лучше, он бы баб не дрючил,

                        А коль уж он их дрючит - значит, он

                        Ни для чего другого не рождён

                        И ничего другого не достоин!

                        И, - будь он тыщу раз мудрец, иль воин,

                        Или сантехник, или же скрипач,

                        Иль медвежатник[16], или женский врач

                        (Тогда ему совсем уж карты в руки), -

                        Ему не скрыться от двужопой суки,

                        И сам он, как последний мудозвон,

                        Звенит мудями, бабой увлечён.

                        Ибо

 

                                «ПОЛ - ЭТО СУБСТАНЦИЯ»...   

                                                            (Станислав Пшибышевский

                                                                                                «Заупокойная Месса»).

                       

                        Построившись, бойцы шли не на танцы,

                        А шлёпали в столовку жрать говно.

                        В тарелочках дымилося оно,

                        Его угрюмый повар в робе грязной,

                        С щетиною на роже безобразной

                        И одурелым взглядом пьяных глаз

                        Черпал как глину, или ил болотный,

                        И с омерзением швырял голодной

                        Ораве плошки в морды. О, мараз-

                        -м! Жизнь собачья! Чай, в котором ноги

                        Мыл бригадир бригады номер два,

                        Студентам приходилось пить. Едва

                        Допив его, они тотчас мочились

                        И мучились при этом животом.

                        О том же, что творилося потом,

                        Мы умолчим. Наверно, утомились,

                        Читатели тематикой сортиров,

                        Но если б в стройотряде очутились,

                        Имея над собою командиров,

                        Подобных вурдалаку-Упырю,

                        А под собой - делившую с ним ложе

                        (А заодно - со всем отрядом тоже)

                        Вы комиссаршу-шлюху, то Царю

                        Небесному немедля бы взмолились

                        Иль попросту в сортире утопились,

                        В том самом, пресловутом, где из дыр

                        Звучало глухо:

                                                            «Сука-командир,

                        Ужо тебе! Мы по ночам являться

                        К тебе намерены, дабы залить дерьмом

                        Кровать твою и мать твою! О том

                        Жалеем лишь, что раньше не пришили

                        Тебя и полюбовницу твою,

                      Гадюку-комиссаршу! На хую

                        Видали мы её и блядь-завхоза...

                        Он хоть мужик, но блядь он всё равно!

                        Пусть только срать придёт! Раскурим папиросу

                        И снизу в анус мы её с шипеньем

                        Ему загоним, чтобы всё спеклося

                        В его прямой прямой кишке, чтоб всё говно

                        Изжарилося там... И райским пеньем

                        Нам отзовутся вопли мудака!

                        Но это лишь мечтанья... А пока

                        Принуждены в говне мы полоскаться:

                        Ведь Пожиратель мяса[17] нагибаться

                        Не может из-за брюха. Через рот

                        Всё съеденное им наружу прёт

                        И он, паскуда, ни хуя не срёт!

                        Когда б ему до смерти доблеваться!»

 

                        По вечерам такие разговоры,

                        Засев в бараках и глуша вино

                        (Креплёное!) вели бойцы. Оно

                        Их буйную фантазию взметало.

                        И сказывали, что в пучине кала,

                        Сортир этот готический подмывшей

                        (Впоследствии весь лагерь поглотившей),

                        Утопленники страшные живут.

                        Не выдержав насилья Упыря,

                        Все, как один, свободою горя,

                        В очко нырнули, и с тех пор возмездья ждут.

                      Да, многое болтали вечерами...

                        Какие там Диканьки с хуторами[18],

                      Когда рассказы леденили кровь,

                      Которая сосалась комарами,

                        А также поварами, упырями

                        И прочей нежитью! Лишь чистая Любовь,

                      Что, как известно, движет Солнце и светила[19],

                      Над лагерем, похожим на тюрьму,

                      Напоминая ясную Луну,

                      Ни на мгновение не заходила.

 

                        Итак, Любовь! В зубах она навязла!

                        Нам  невозможно скрыться от неё:

                        В кинокартинах и в книжонках грязных,

                        В журнале «Юность» - сладкое враньё

                        Бьёт через край, подобно водопаду

                        На фоне новостроек и полей,

                        Но онанистов затопить армаду

                        Конечно, не под силу вовсе ей...

 

                        Лишь стройотряд, прибежище порока,

                        Жестокий онанизму дал отпор,

                        С расслабленностью томною Востока,

                        Поставивши всех девочек на хор.

                       

                        Войдём, к примеру в женскую палату

                        Мы около двенадцати часов.

                        Дверь заперта, конечно на засов,

                        Чтоб не проник в неё Упырь проклятый.

 

                        Четыре койки жалобно скрипят.

                        На них четыре пары шумно дышат.

                        Под белой марлей чей-то голый зад

                        Колеблется, а комары зудят

                        И полог марлевый[20] пронзить они хотят,

                        Но зуда их - увы - никто не слышит...

 

                        Поднимем мысленно мы полог номер раз.

                        Вы думаете, там мужик и баба?

                        Отнюдь! Там хмурый пидорас Тарас

                        Заламывает Гену. Оный слабо

                        Пытается насилье отвратить;

                        Но дело сделано, и в горе носом рыть

                        Подушку остаётся бедной жертве,

                        Покорствуя притом садисту-стерве....

 

                      Да, в стройотряде было и такое...

                        Но мы заглянем на другую койку,

                        Поскольку говорить о гомосеке

                        Не столь прилично, как болтать о сексе.

 

                        Не осуждайте за плохую рифму!

                        Ведь это был всего лишь реверанс

                        Андрюше Вознесенскому - пииту[21],

                        Понеже именитый пидорас

                        В который раз сбивает с толку нас.

                        О, если б в зад ему забить ракиту!

                        Каким бы пышным цветом он расцвёл!

                        Осиновый тебе бы в жопу кол,

                        Кумир всех девственниц, в тоске постельной

                        Твои кошмары тщащихся понять...

                        О, если бы я мог виолончельный

                        Дубовый лист, как кол ему загнать!

 

                                    хххххххххххххххххххххххххххх

 

                        О, если б знала бедная мамаша,

                        В Москве далёкой видящая сны,

                        Чем занимается в сиянии Луны

                        Её дочурка, Пиздрикова Маша!

 

                        Дочь состоятельных родителей, она

                        Заботою была окружена

                        С пелёнок. Куклы, платья и колготки,

                        Дублёнки, джинсы, жвачка «Баббл гам»,

                        Сабо, трусы французские, - все шмотки -

                        Из-за границы папа чемодан

                        За чемоданом вёз. Он был шофёром

                        Посла СССР в Тунисе, и,

                        Страдая от безделья за забором

                        Посольства, весь запас своей любви

                        Излил на дочь, которая спивалась

                        На классных вечеринках (на «флэтах»)

                        И как-то на Восьмое марта - ах! -

                        По пьяной лавочке с девичеством рассталась.

 

                        А дело было так: Девятый «А»

                        Спецшколы 20 в Спольном переулке

                        День женский отмечал. Народ, сперва

                        В «бутылку»[22] поиграв, а после - в жмурки,

                        Пил виски с содовой (то бишь, с «Ессентуками»).

                        Под поцелуи меж мэнами и гирлами

                        Звучали тосты за Вселенскую любовь,

                        За Русь Святую, за битлов, за Штаты

                        Соединённые, и песни про пиратов,

                        Серёгу Санина, и тосты вновь и вновь...

 

                        Потом на водку перешли ребята,

                        А девочкам Андрюша - Самосвал

                        Всё «Рислинга» в бокалы подливал

                        И долго после этого блевал

                        С балкона на «фольксваген» журналиста -

                        Международника Мэлора Стуруа.

                        Бедняга после Никарагуа

                        Спал мёртвым сном на личной секретарше,

                        Которая, будь чуточку постарше,

                        Ему б годилась в дочери. Неистов

                        Был натиск старца. Измотать его

                        Она смогла, а больше - ничего.

 

                      Но мы вернёмся к Пиздриковой Маше,

                      Единственной дочурке у мамаши -

                        Жены шофёра у посла в Тунисе.

                        Допивши виски с рислингом,

                                                                           пописать

                        Она решила - и пошла в сортир.

                        Сортир был занят. Там блевали двое

                        И путали друг с другом унитаз.

                        Один стонал, икая: «Миру - мир!»

                        Другой рыдал: «Джины мои в покое

                        Оставь! Блюёшь на них который раз!»

 

                        Что делать Маше? Пьяными шагами,

                        Ломая шпильки, в ванну побрела,

                        Подол у платья задрала, как знамя,

                        Трусы, слегка подмокшие сняла,

                        Уселась кое-как и нассала!

 

                        Да-да, как из есенинской кобылы,

                        Из пьяной Маши жёлтая струя

                        Зловонной жидкости с журчанием забила,

                        В мгновенье ока ванну запрудила...

                        Я полагаю, целая семья

                        За год нассать так много не смогла бы,

                        Как Маша, перед тем, как стала бабой...

 

                      «Кайф!», - прошептала Маша облегчённо

                      И, позабывши натянуть трусы,

                      Упала в ванну. Плеском привлечённый,

                        В незапертую дверь свои усы

                        Просунул хулиган и второгодник

                        И двоечник Олег Кузеев. Он

                        Был в жопу пьян, но крайне возбуждён.

 

                        При виде пары каблуков над краем ванны,

                        Держась за стенку, он подумал: «Странно,

                        Откуда в ванне взяться каблукам

                        От модных туфель? Горе мудакам,

                        Что заперлись в сортире! Им полезно

                        Там посидеть подольше, потому

                        Я их и запер... Больше никому

                        Оттоль не выйти. Рваться бесполезно!

                        Сломаешь дверь - и всё! О, миг удачи!

                        Мне весело, как будто я на даче,

                        Где летом я рубал пирог и кашу,              

                        Где, встретив поутру доярку Глашу

                        С молочной фермы, Жека-гитарист

                        Тотчас срывал с себя фиговый лист

                        Иль «блюэ джинс»[23], что суть одно и тоже,

                        Волок ея в кусты, прикрыв ей рожу

                        Газеткой, и хитро, не по годам,

                        Не пошло льнул губой к ея губам,

                        А в карты резался, играя на гитаре

                        И песни англичанские поя...

                        Гирла балдела, словно от хуя!

                        Дать, что ли, в морду Машке, нашей шкваре?

                        Нет, лучше помочусь... Ебёна вошь!

                        Машутка?! В ванне?! Сука, как живёшь?

                        Кайфует, падла, и не отвечает...

                        Такую тушу кран не раскачает!»

 

                        Кузеев жертвой вражьей пропаганды,

                        Культуры массовой уловом лёгким был

                        Для тех заокеанских заправил,

                        Которые, с огнём играя, банды

                        Науськивают сукиных сынов,

                        Что б те кое-какие из основ[24]

                        Подтачивали наших. Грубый циник

                        И острослов, в свои 16 лет

                        Он мог уже за многое ответ

                        Держать; он в каждый девичий малинник

                        Врывался, как медведь или кабан.

                        Таких бы гадов посылать на БАМ[25],

                        Как чуждых по мировоззренью нам,

                      Чтоб грызли землю в стужу и буран,

                        Чтоб, намахавшись ломом в снежной буре,

                        Избавились от буржуазной дури!

 

                        Самоновейшие диски имел Кузеев,

                        Новейшей марки стереокомбайн -

                        Гнушался он «Юпитеров»[26] и «Дайн»[27]! -,

                        Родителей - чиновных ротозеев,

                        Что в длительной загранкомандировке

                        Вполне приятно коротали век...

                        А в их большой квартире на Петровке

                        Сыночек - нехороший человек! -,

                        Забыв о том, что он - советский школьник,

                        Стал идеологический раскольник.

 

                        Олег сильнее радостей не знал,

                        Прогуливая школу каждый месяц,

                        Чем непристойно-шумная гульба

                        В компании сговорчивых ровесниц.

 

                        Дитя-злодей, поклонник поп-культуры,

                        Читатель всякой западной халтуры

                       Восторженный, рок-музыки знаток -

                        Таким бы гадам преподать урок,

                        Поскольку, к сожалению, в стране

                      Они ещё встречаются!

                                                                 И мне

                        Попался раз в безлюдном переулке

                        Один такой прозападный агент,

                        Полу-хиппарь[28], полу–интеллигент.

                        Он после пьянки совершал прогулку

                        До дому - видно не было такси...

                        Уж я ему вломил! Как ни просил

                        Часы не отбирать и кейс железный,

                        Все просьбы гада были бесполезны!

 

                        Кузеев походил на эту суку.

                        Жаль, я не преподал свою науку

                        Ему, подлюге, вовремя! Тогда б

                        Он перестал словесной мишурой

                        Кружить-вертеть головки глупых баб,

                        Своих несовершеннолетних сверстниц,

                        Меняя их по паре каждый месяц,

                        Дискредитируя родной советский строй,

                        Хотя был сам ему обязан всем

                        Своим существованьем! Он совсем

                        Стыд потерял, зажравшийся плейбой,

                        Отчизну-мать за модные диски

                        Продавший и за красные носки!

 

                        Меня там не было! Уж я б ему заехал

                        Ногой по поп-культуре, ради смеха!

                        Добавил бы велосипедной цепью

                        По импортным штанам из ЮЭсЭй

                        И яйцам экспортным, чтобы дитя-злодей

                        Вмиг растерял своё великолепье

                      Валютное.

                                              Что, виски хлещешь, шкура

                        Продажная?! Заморская микстура

                        Тебе сучка родимого милей?!

                        А мы, все прочие, выходит, политуру

                        Должны лакать? Мочу за 5 рублей?

 

                        Не по душе низкопоклонство мне

                        Пред Западом гнилым, хотя вполне

                        Достаточно описывать нахала!

                        Олег взглянул на мыла и мочала,

                        Взгляд мутный перевёл на крем, шампунь,

                        На бритвенный прибор в чехле из кожи

                        Каймана, баночки с дезодорантом тоже,

                        В графинчике мужской одеколон,

                        Духов французских вычурный флакон,

                        Зубные щётки, пасту и, как лунь, 

                        Седой, для чистки ванны польский ёжик.

 

                        В его мозгу роилися идеи:

                        «Вот бы шампунем ей намылить шею!

                        Иль, может быть, Машутку искупать?

                        Иль душ включить? Иль целку поломать?

 

                        Да, вот оно! - себя по лбу он хлопнул. -

                        Какой я недогадливый! Ведь воплей

                        Её никто не сможет услыхать.

                        Да и навряд ли хватит сил кричать

                        У нашей пьяной классной королевы.

                        А если кто прознает, скажем - плева

                        Её от страха лопнула сама!»

 

                        Кузеев был вместилищем ума,

                        Поэтому столь мудрое решенье

                        Пришло в его усталый мозг. Оно,

                        Олегу принеся успокоенье,

                        Его приободрило, как вино

                        Плодово-ягодное, что зовут дрестухой.

 

                        Девятиклассник, отрыгнув сивухой,

                        Полез к себе в штаны искать прибор.

                        Его нащупал он, но - о, позор! -

                      Прибор был вял, как вобла. Он болтался

                        В штанах, как хвост ослиный полоскался

                        При тихом ветре, но не поднимался

                        Он ни на градус, ни на сантиметр...

                        Скрипя зубами от бессильной злобы,

                        Кузеев начал, возбудиться чтобы,

                        Бесчувственную Машу теребить,

                        Хватать её за грудь и в морду бить.

 

                        Но, вопреки всему, мужская сила

                        На уд его увядший не сходила.

                        Вот до чего доводят пьянство и куренье,

                        И вот к чему распущенность ведёт!

                        Всяк согласится с нашей точкой зренья:

                        Законный брак - потенции оплот!

 

                        Из ванны Машу выудил развратник,

                        Порвал на ней сертификатный батник[29]

                        И лифчик шоповский[30], хотел стянуть трусы,

                        Но обнаружил, что они уж сняты...

                        - Ну, и дела! Работают ребята! -

                        Присвистнул мысленно, и голую девицу

                        Он стал усиленно хватать за ягодицу.

                        (На кухне мерно тикали часы).

 

                        Машутку вырвало. Кузеев поскользнулся,

                        Об ванны край затылком пизданулся

                        И в тот же миг сознанье потерял.

                        Пока же он в беспамятстве лежал,

                        Во дверь квартирную вдруг чей-то ключ ввернулся...

 

                        То был папаша Бражникова Вити,

                        Что неожиданно вернулся из Тувы!

                        Никто не ждал хозяина, увы! -

                        Домой приехав, он застал всех в пьяном виде

                        В своей квартире, где царил разгром

                        Полнейший. Детки дрыхли. На потом

                        Решил он экзекуцию оставить,

                        А сам, чтоб настроение поправить,

                        Изрядно приложился к пузырю[31],

                        Что на столе стоял.

                                                                «Горю! Горю!» -

                        Несчастный взвыл, хлебнув хмельного зелья,

                        Что намешал для пущего веселья

                        Из водки с конским возбудителем сынок,

                        Но пить которое уже никто не смог...

                       

                      И вот теперь папаша им налился

                        И с силой жеребячьей возбудился.

 

                        Заржав пронзительно и на дыбы вскочив,

                        Он, даже не надев презерватив,

                        Стремглав помчался, буйный иноходец,

                        Роняя семя, через коридор,

                        Топча копытами испорченный ковёр.

                        Девятиклассник, щупленький уродец,

                        Случайно оказался на пути

                        Его, и был затоптан.

                                                         «Дай пройти! -

                        Взревел папаша. - Я - отец семейства,

                        От слова «семя»! - гнусное злодейство

                        Кто надо мной содеял? Не могу

                        Я долее терпеть! В сортир бегу,

                        Дабы не дать свершиться святотатству

                        И чтоб семейны узы сохранить,

                        Я лучше буду долго хуй дрочить,

                        Чтоб только похоти звериной не предаться!»

 

                        Но туалет был занят! Коля с Валей,

                        До жёлчи доблевавшись, крепко спали

                        Сном праведников. Унитазный круг

                        Им заменил кровати и подруг.

                       

                      Папаша Бражников, замнач пушного треста,

                        Разбив о двери туалета лоб,

                        Не находил себе от течки места;

                        Собрался уж совсем ложиться в гроб,

                        Как вдруг о ванной вспомнил, и туда

                        Метнулся. Злополучная звезда

                        Преследовала бедного страдальца.

                        Его вперёд протянутые пальцы

                        Запутались в кузеевских усах,

                        А после - в чьих-то длинных волосах.

                        Копытами на машкиных трусах

                        Он заскользил и с диким ржаньем рухнул,

                        Всецело ощутив себя конём,

                        Впился он в зад Кузеева хуём,

                        Как жалом шмель, или своим кинжалом

                        Шамиль[32], и долго дёргался на нём.

                        Посуда в кухонном шкафу - и та дрожала,

                        Звенела и ходила ходуном...

 

                        Увы, сломать Кузееву целяк

                        Отец семейства не сумел никак.

                        Стейтсовых джинсов прочная дерюга,

                        Не подведя  хозяина и друга,

                        Стояла насмерть, хоть трещали швы,

                        От спермы бражниковской размокая едкой.

                        Осатаневший семьянин соседкой

                        Олега, то есть Машей занялся.

                        Не дав поднять бедняжке головы,

                        Он и в неё, как жалом шмель, впился,

                        Или Шамиль - отточенным кинжалом,

                        Сработанным в ауле Кубачи.

                        Кричи, Машутка, или не кричи -

                        Погибла честь твоя в потоке алом!

 

                        «Что я наделал? - думал замначтреста, -

                         Ведь эта лярва - чья-нибудь невеста!

                         Теперь засудят! Верная статья!

                         Карьера гавкнула! Пропала жизнь моя!

                       Не видеть академии Внешторга

                         Мне, как своих ушей, и, кроме морга,

                         Совсем уже не светит ни хуя!..

 

                        Ну, как узрит мой грех по воле рока

                        Зелёный глаз, недрёманое око[33]...

                       

                      Постой-постой! А, может быть, в Израиль

                        Мне лыжи навострить? Иль дёру дать

                      Куда подале? Ведь никто не видел,

                        Как эту я девчоночку обидел

                        И этого мальчишечку отдраил?!

                      В Туву! В Туву! Меня там не сыскать!»

 

                        И, застегнув штаны, отец умчался

                        И более в Москве не появлялся.

 

                        Что ж было дальше? Маша оклемалась,

                        Приподнялась и чуть не обосралась

                        От ужаса. Поруганная честь

                        И гнев родителей ей живо представлялись.

                        «Кто, кто насильник? - губы прошептали, -

                        Ужели я найду его? Едва ли...»

 

                        Вдруг видит: вот же он, под ней лежит,

                        Олег Кузеев, и, как лист дрожит

                        Виолончельный[34]…

                                                            Взяв его за глотку

                        И отхлестав пребольно по щекам,

                        Сказала Маша: «Ты завлёк в капкан

                        Меня, невинную и бедную сиротку!»

 

                        «За что? - орал Олег. - Я импотент!

                        Клянусь, что у меня последний стэнд[35]

                        Был год назад!...»

                                                    Но бывшая девица

                        Его - таки заставила жениться.

 

                        Олег сопротивлялся, как умел, но

                        Он принуждаем был со всех сторон.

                        Пред легионом сомкнутых колонн

                        Учителей и родственников сонмом

                        Он отступил, ведь был отнюдь не смел.

 

                        Тем более, что папа с мамой лично,

                        Нутром дипломатическим отлично

                        Почувствовав, что могут не у дел                                                               

                        Остаться из-за аморалки[36] сына,

                        Сказали твёрдо:

                                                 «Согрешил, скотина,

                        Теперь расхлёбывай! Не порть карьеру нам!

                        Ты уже взрослый, отдувайся сам!»

 

                        Сын выл и бился головой о стену,

                        Но что поделать бедный мальчик мог!?

                        Шофёр посла в Тунисе, брызжа пеной,

                        Орал: «Один кое-куда звонок,

                        И вам пиздец! Кобздец карьере вашей,

                        Коли ваш выродок не женится на Маше!

                        Да и пойдёт ли за такую мразь

                        Им обесчещенная подло дочка наша!»

 

                        Да, чтобы расхлебать всю эту кашу

                        И скрыть прелюбодейственную связь,

                        В ход были пущены знакомства и подлоги,

                        Наветы, взятки, анонимки и шантаж, -

                        Весь преступлений должностных багаж

                        Был переворошён, и вот в итоге

                        Произошёл невиданный дотоле,

                        Тем более, в советской средней школе,

                        Но, тем не менее, реальный прецедент:

                        До совершеннолетия задолго,

                        Во исполненье нравственного долга

                        С девятиклассницей расписан импотент

                        Районным ЗАГСом был в обход закона.             

                        Немало было съедено котлет

                        Пожарских, выпито «Наполеона»[37]

                        И выкурено модных сигарет...

 

                        И у жены тунисского шофёра

                        Рыдал отец Олега на плече.

                        Он сожалел о том, что не был че-

                        -ловеком Че Гевары[38], а не то бы

                        Он новым родственничкам враз просраться дал.

                        Бил по столу в припадке дикой злобы:

                        - Я - атташе военный в Сенегал-

                        -е, вашу матерь этак и разэтак!»

                        - А я - жена тунисского посла

                          И всех агентов вражеских разведок!» -

                          Зачем-то мама Маши соврала.

 

                           «А!» - крикнул муж, швырнув в неё объедок.-

                          «Раскрылась, наконец! - Бросок был меток -

                             По декольте как раз. - Ну всё, пиздец!...»

                             И отрубился машенькин отец.

 

                                                            ххххххххх

                       

                        Квартиру им отгрохали, что надо.    

                        Устроили в престижный институт.

                        Плодитесь, детки!... Экая досада!

                        Кузеев-младший поднасрал и тут!

                           

                        Упорно спать с женою на желая,

                        Он где-то месяцами пропадал.

                        Потом являлся, как Адам из рая,

                        Раздетый догола, с неделю спал

                        На коврике в прихожей, срал, блевал,

                        Дерьмом себе зачем-то пачкал рожу,

                        Твердя: «Жена! Ты - гной, ты - смрад, ты - кал!»

 

                        С презреньем отшвырнувши чай, баранки,

                        Хватал рукой дрожащей ржавый шприц;

                        Транквилизаторов в него набрав из банки,

                        Кололся, на себе ловил мокриц...

 

                        Сперва Машутка драила супруга

                        Под душем, стригла, брила, соблазнить

                        Его пыталась, или суп ему сварить,

                        Став для него товарищем и другом;

                        Прельстить в рассрочку купленной рубашкой,

                        Зад мягкой подтереть ему бумажкой,

                        Когда он, в новом синем пиджачке

                        Срал, пузыри пуская на толчке.

 

                        Набрав полцентнера консервов из «Берёзки»[39],

                        Пот утирая с личика и слёзки,

                        Везла супругу. Он их уминал

                        И, в свеженький переработав кал,

                        На стенах им картины рисовал                                                                        

                        Абстрактные. Машутка, не умывшись

                        И не накрасившись, бежала впопыхах

                        На лекции. Поглаживая пах,

                        Деликатесов разных нарубившись,

                        Олег цедил, пресыщенный вполне,

                        Вдогонку убегающей жене:

                        «Я, падла, отучу тебя женить

                        Меня насильно на себе, иль мне не жить!»

 

                        И месть его ужасной оказалась!

 

                        Однажды, возвратясь к себе домой,

                        С авоськой[40], доверху набитою жратвой,

                        Машутка не на шутку испугалась:

 

                        Дверь настежь, коромыслом дым стоит,

                        Многоголосое дом сотрясает пенье,

                        Из ванной непонятное сопенье

                        Доносится... Ну, словрм - жизнь кипит!

 

                        От счастья Маша чуть не прослезилась:

                        «Неужто в дом веселье возвратилось?

                        Ужель меня Олеженька простил?!

                        Конечно же, узрев мои страданья,

                        Любовь мою, душевные терзанья,

                        Меня он, наконец-то полюбил!

                        И вот позвал друзей на новоселье

                        Похвастаться квартирою и мной,

                        Своею верной, любящей женой!

                        О счастие, о радость, о веселье!»

 

                        Так размышляя, в дом она вошла

                        И нежным голосом давай взывать к супругу.

                        Вдруг кто-то хвать её за грудь упругу...

                        «Олег? Неужто ты?! Я так ждала!»

 

                        «А, шени диди модхэн[41]! Каргис траки[42]!

                        Ты больше любишь лёжя или раки?» -

                        Спросил во мраке кто-то, чей акцент

                        Напомнил Маше прелести Пицунды.

                        Она не оставалась ни секунды

                        В объятиях грузина, и в момент

                        Стряхнув его с себя, со скорбной миной

                        Пошла супруга блудного искать.

                        Заглядывает в ванну, под кровать,

                        В шкафы стенные - и везде грузины!

 

                        Насилуют друг друга и подруг,

                        Что вьются в ресторанах привокзальных

                        (Вокруг командировочных печальных)

                        Или в кафе «Октябрь» - национальных

                        Крикливых старых добрых русских шлюх.

                        Коньяк Курой янтарною струится,

                        Шашлык по-карски на ковре дымится.

 

                        Всё это Машу крайне удивило -

                        Откуда Алик столько денег взял?

                        «Товарищи, вы кто?» - она спросила,

                        И ей ответил мудрый аксакал:

 

                        «Сядь, дочь моя, и випей цинандали,

                          Потом о дэли будем говорить!

                          Закон кавказских гор сперва кормить

                          Велит гостей...»

                                                      «Я что, на карнавале? -

                          Взъярилась Маша. - Я - хозяйка дома!

                          Куда вы дели мужа моего?»

                           - Я что, украл, ты думаешь, его? -

                              И старец покачал аэродромом[43],

                              Приплюснутым, как блин, чей козырёк

                              По площади с футбольным полем мог

                              Поспорить. А другой старик, в папахе

                              И джинсах «Wrangler», подал турий рог

                              С вином багряным Машеньке, и в страхе

                              Она огромный сделала глоток.

 

                        - «Ну и друзей завёл себе Олег!

                             Какие щедрые и добрые! Однако,

                             Куда он подевался сам, собака?

                             Или опять сбежал? Не человек -

                            Животное! Да полно, сколько мне

                             Ещё гнуть спину и терпеть его обиды?

                             Пускай меня хоть раз увидит в пьяном виде -

                             Я этим отомщу ему вполне!»

 

                        И Маша рог туриный осушила.

                        В нём, видно, содержалась злая сила.

                        Решила Маша: истина в вине -

                        В сухом, плодововыгодном[44], креплёном,

                        Шампанском, полусладком, кахетинском,

                        Донском, азербайджанском и румынском,

                        В портвейне португальском, в коньяке,

                        И в вермуте с шикарной этикеткой,

                        И в самогоне-перваче, ядреном,

                        Как спотыкач[45]...

                                                    Со стаканом в руке,

                        Опять себя почувствовав кокеткой,

                        Как в юны годы, стала танцевать

                        Хипповый[46] шейк[47], и юбку задирать.

 

                        Грузины восхищённо лопотали

                        И по стаканам чачу[48] разливали

                        Из бочки, что особый самолёт

                        Спецрейсом вывез из деревни горной

                        В Кахетии. Родной «Аэрофлот»[49]

                        По назначенью этот ценный груз с рекордной

                        Доставил скоростью.

                                                             Под тост очередной,

                        На старца грудь склонившись головой,

                        «Олеженька!», - она ему шепнула

                        И ловко джинсы «Wrangler» расстегнула...

 

                        До сей поры Машутка лишь однажды

                        Вкусила гименеевых[50] утех -

                        В тот час, когда свой сверхсодомский[51] грех

                        С ней совершил обезумевший Бражник-

                        ов старший, что свои печальны дни

                        В памирских пиков завершить тени          

                        Решил... Да и в тот самый грозный час,

                        Смутивший сон её навеки детский,

                        Она противу воли отдалась

                        Ему, бе бо была пьяна мертвецки.

 

                        С тех пор она ни разу не имела

                        Соитья сладостного - Алик, ейный муж,

                        Её не дрючил! Уд[52] его, как уж,

                        Висел от пьянства. Машенькино тело

                        Буквально пенилось от вожделенья случки.

                        С Кузеевым она дошла до ручки.

 

                        Но нравственные принципы мешали

                        Рога ему наставить[53], ибо ей

                        С младых ногтей родители внушали:

                        «Ты, девка, мужу изменять не смей!»

 

                        Но вот теперь представилась возможность!

                        Хмельное кахетинское вино

                        Зажгло ей в жилах пламень. Уж давно

                        Хотелось Машеньке забыть про осторожность...

                        Ну, и забыла! Дряхлый аксакал[54]

                        На ней до зорьки утренней скакал.

 

                        Пока он завтракал, Реваз, его праправнук,

                        Взнуздал москвичку, а затем Арчил

                        В заветном месте кончик помочил

                      (Ей и не верилось, что это все – взаправду)!

                        Потом его сменил Важа дородный,

                        Ему наследовал красавец Теймураз,

                        А Илико вонзил свой детородный

                        Ей в жопу, как заправский ПЭДОРАЗЗ.

 

                        Потом пришли три брата Теймураза

                        И каждый вдул ей по четыре раза.

                        Машутка, протрезвев, белугой взвыла

                        И у грузин пощады запросила...

 

                        «Нэ можищь больщи? Ва!, - сказал Арчил, -

                        Тогда бэри миньэт! Я надрочил.»

 

                        Перед лицом увидев близко хуй,

                        Налитый кровью, Маша «Ай!» и «Уй!»

                        Вскричала в страхе. - «Не хочу, не буду!»

                        Пришлось, однако... Этакому блуду

                        Развратный б позавидовал Нерон[55],

                        Когда б безвременно не сковырнулся он,

                        Артист великий!..

                                                             К вечеру проснувшись,

                        Машутка дома одного нашла

                        Арчила. Тот, калачиком свернувшись,

                        Храпел. Она его будить. «Пошьла!

                        Ты... здесь ещё? - сказал он встрепенувшись, -

                        Тибье нэ заплатили? Как же так?!

                        Э, ладно - вон на стульи мой пидьжяк.

                        Возьмы полсотни - и вали отсюда!

                        Я спаттъ хочью! Пишьля, пишьля, паскуда!

                        А, пули хелис чучхия[56]! Постой,

                        Вода мне прыньеси стакан пирастой,

                        Холодни, из-под кирана...Мучит жяжьда...

                        Вах, слющяй, где-то я видал тибья адинажьды...»

 

                        Она, при виде наглости такой,

                        Припомнив все вчерашние событья,

                        Обжорство, пьянство, мерзкие соитья,

                        Блаженные мучения оргазма                                            

                        И чувство нарастания маразма,

                        Мгновенно перестав владеть собой,

                        В истерике напала на Арчила,

                        Слюною брызгала, орала и вопила:

 

                        «Сейчас я, сволочь, наберу «ноль-два»!

                        Милиция! Сюда! Держите вора!»

                        Арчилова моталась голова,

                        Как груша под ударами боксёра.

 

                        «Постой! - он рявкнул, - Я в свою квартиру

                        Тебя на новоселие не звал!

                        Сама пришла - тебя я не прогнал,

                        Кормил-поил! Зачем меня ругаешь?

                        Ведь это неприлично, понимаешь?

                        Поэтому - иди отсюда с миром»…

                       

                        «Да вы в своём уме? - взорвалась Маша, -

                         Квартира эта новая - моя!

                         Моя, вы понимаете? Не ваша!»

                        «Нэт, я не понимаю ни хуя!, -

                        Ответил с возмущением Арчил. -

                        Я лично сам вчера её купил

                        За тисячу рублей у... у... Олега

                        Какого-то! Он очень грязный был...»

 

                        «Без ордера? Квартиру? Издеваться

                        Вам, видно, вздумалось?» - Тут Маше засмеяться

                        Пришлось. -

                                          - «А что, у вас в Москве нельзя?

                        У нас в Тбилиси, если есть друзья,

                        То можно всё. Олег, мой генацвале,

                        Сам отдал мне ключи. Добрей едва ли

                        Я б друга даже в Грузии сыскал.

                        За ТИСЯЧУ меня он прописал

                        В своей квартире бившей, ясно? Ва-а-а,

                                    Вот и она,

                                                     ПРОПИСЬКА!» -

                                                                                Он достал

                        Бумажку мятую из брючного кармана.

                        На ней рукой вихлявой наркомана

                        Олег Кузеев начертал:

                                                                «Хочу,

                        Чтобы Арчила в моём доме прописали!»     

                        И подпись. -

                                                     «Я бы вам по кирпичу

                        Пудовому повесила на шею

                        И с Крымского спихнула бы моста!

                        Что вы со мной содеяли, злодеи?

                        Я так была невинна и чиста!»

 

                        Вскричала Маша, вылетая вон

                        На лестничную клетку. Миллион

                      Проклятий ей Арчил послал вдогонку...

                        Она помчалась к маме на Волхонку

                        В колготках рваных, сперме и слезах,

                        На всех прохожих нагоняя страх.

 

                      В тот самый час на Чёрном море, в Гаграх,

                        Был обнаружен странный человек,

                        Загаженный такой, что даже шваброй

                        Его никто бы не оттер вовек.

 

                        Гиви Анджапаридзе, участковый,

                        Его пытался в чувство привести,

                        Однако неизвестный был заблёван

                        До жути, и Гиви его трясти

                        Не мог  от омерзения и вони...

                        Пришлось его из шланга поливать,

                        Чтоб, наконец, он перестал блевать!

                        Но неизвестный, всё-таки не вспомнил,

                        Кто он такой, и как сюда попал,

                        Откуда прибыл или убежал,

                        И что случилось с ним - так и не понял…

.

                        В карманах у него нашли три сотни,

                        Ин’язовский измятый студбилет,

                        С марихуаной пару сигарет,

                        В морской воде размоченных, и потный

                        Носок махровый.

                                                     «Я ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ

                        Мечтал поймать турецкого шпиона! -

                        Возликовал полковник Зильберман, -

                        Ведь не случайно положил в карман

                        Носок он западный! Клянусь Багратиона

                        Я славным именем - откроет он пароль

                        И отзыв нам, и имя резидента

                        По кличке «Фиолетовая Моль»!»

                        Но, к сожалению, допрос «суперагента»

                        Не состоялся. Абсолютный ноль

                        Был результатом титанических усилий

                        Оперативной группы номер семь:

                        Москва по телефону запросила

                        Кузеева Олега. Не совсем

                        Ещё прочухавшись, пьянчуга был усажен

                        В зелёный пограничный вертолёт

                        И в Адлер отвезён. Вконец загажен,

                        Олег орал с заоблачных высот:

                                   

                                    «Жило-было Быдло.

                                    Быдлу жизнь обрыдла.

                                    Грязное, лохматое,

                                    В половине пятого

                                    Пошло Быдло в магазин,

                                    Закупило там «Рубин».

                                    Этой краски в подворотне

                                    Быдло выпило на сотни

                                    Мятых сальных рубликов

                                    Под дырки от бубликов.

                                    Говоря научно,

                                    Быдлу стало скучно.

                                    Выжрав для зарядки,

                                    Пошло к танцплощадке.

                                    Покурило с Веркой,

                                    Колькой и Валеркой.

                                    Проорало пару

                                    Песен под гитару.

                                    Сбегало с Гаврилкой

                                    За другой бутылкой.

                                    Я, грит, от портвею[57]

                                    Сразу закосею.

                                    У меня, грит, клёши[58]

                                    И ремень хороший,

                                    Лаковый, московский,

                                    С пряжкою хипповской.

                                    Дай, грит, кончу ПТУ -

                                    Тоньке бошку оторву,

                                    Чтобы не гуляла,

                                    Падла, с кем попало...

                                    Глянь - а Тонька с мужиком!                     

                                    Тот был с Быдлом незнаком

                                    И тотчас ему вломил,

                                    Изо всех старался сил,

                                    Крепко отдубасил,

                                    В красный цвет окрасил...

                                    Быдло тоже озверело,

                                    Как ревнивое Отелло -

                                    Мужику довольно грубо

                                    Вышибло четыре зуба,

                                    А Валерка, Колька

                                    Помогали только -

                                    В тыл зайдя той борзой[59] суке,

                                    Ей выкручивали руки.

                                    Тонька завизжала.

                                    Быдло убежало.

                                    В парке отдышалось

                                    И заулыбалось:

                                    Не осталось ни гроша,

                                    Но зато поёт душа!

                                    Встретило влюблённых,

                                    Страстью полонённых.

                                    Их избило, обобрало,

                                    Но в милицию попало.

                                    Не за ограбление -

                                    Возле отделения

                                    С мотоцикла нового

                                    Родного участкового

                                    Быдло  в опьянении

                                    Срезало сидение...

                                    После судьи-мудрецы,

                                    Гуманисты-молодцы

                                    Дали Быдлу ровно

                                    Год, и то - условно!»

 

                        То, что Кузеев был опасно-невменяем,

                        Читатель, ты успел уже понять:

                        Ведь надо психом быть иль негодяем,

                        Чтоб так гуманный суд наш оскорблять.

                        Кузеев не был негодяем, но

                        В дурдом[60] попасть бедняге суждено

                        Судьбою было.

                                                       А мораль -

                                                                        НЕ ПЕЙ

                                                И не бездельничай! Работай и потей!

 

                        Олега спрятали в психический диспансер,          

                        Чтоб только не позорил он родню.

                        Дня через три больной понёс хуйню

                        Такую, что главврач и сёстры в трансе

                        Бежали из палаты, кто куда,

                        А атташе военный в Сенегале

                        С водителем тунисским обсуждали,

                        Как устраняется подобная беда.

                        Решили полечить сынка подольше,

                        А дочке раздобыть путёвку в Польшу.

                        Но Маша запросилась в стройотряд,

                        Надеясь там досыта насладиться

                        Любовной негою, и водкою упиться,

                        Разбавленной портвейном, и ребят

                        Узнать поближе...

                                                     «КАК ЖЕ ТАК, ПОЗВОЛЬТЕ?»-

                        Читатель спросит, может быть, у нас. -

                        «Ведь знает даже каждый пидорас,

                        Что женская душа ранима очень,

                        И, если бабу вдруг на хор поставить,

                        То может девушка вполне сойти с ума,

                        И диким отвращением она

                        Проникнется к мужчинам, что картавят

                        Иль не картавят, пьют или не пьют,

                        Блюют в канаву или не блюют,

                        Короче, - всех возненавидит хором,

                        Кто носит брюки и имеет хуй,

                        Который, словно поплавок иль буй,

                        На мир из зиппера[61] глядит с немым укором.

 

                        Но Маша оказалась исключеньем

                      Из правила. Разок войдя во вкус,

                        Она свихнулась иначе. Лишь трус

                        Не смел ей вдуть. С огромным увлеченьем

                        Она давала всем, имевшим уд

                        Под брюками с трусами. Грязный блуд

                        Вокруг себя она распространяла,

                        Лохматая, смешная, как пизда...

                        А в небе незнакомая звезда

                        Ей, словно Памятник Надежде, освещала

                        Путь жизненный.

                                                        Послав подальше Польшу,

                        Она с подругами махнула в стройотряд,

                        Где пенящейся спермы водопад

                        (От слова «penis» ), даже вдвое больше,

                        Чем океан Соляриса[62], приняв

                        В себя, она глядела, как удав

                        На кролика, на молодых студентов,

                        Включая онанистов, импотентов

                        И пидора[63] Тараса... Лишь Упырь,

                        Что от еды-питья раздался вширь,

                        Как Ламме Гудзак[64], ничего добиться

                        Не мог от шлюхи: ненависть к тирану

                        Была сильнее похоти! Лишь спьяну

                        Она ему чуть было не дала,

                        Но, вовремя опомнившись, взяла

                        Лишь в рот, и этим принцип соблюла...

 

                        А гад в неё влюбился, между прочим;

                        Со станции возил ей шоколад,

                        Сок апельсиновый, халву[65], и даже очень

                        Ей предлагал жениться, казнокрад!

                        Читатель не ослышался:

                                               

                                                             Же - Нить - Ся ! !

 

                        Упырь был туп, но хитрости звериной

                        Имел в себе не меньше, чем говна.

                        Он понимал: богатая жена,

                        К тому ж москвичка, да ещё с квартирой

                        И с буйством матки - это кое-что!

                        Улов завидный - о такой девице

                        Он и мечтать не смел в родной станице;

                                   

                                    УПЫРЬ РЕШИЛ ЗАДЕЛАТЬ ЕЙ  ДИТЁ.

 

                        Но как осуществить сей план коварный?

                        Ведь Машку, что ни ночь, брандспойт пожарный

                        Разнообразной спермы орошал.

                        Взаимно истребляющих друг друга

                        Сперматозоидов текучие полки

                        Внутри неё сражались. Мужики,

                      От водки с краскою соображая туго,

                        Стояли в очереди, дабы пару пал-

                        ок кинуть Мессалине астраханской.

 

                        Упырь озлобленный таскался вкруг барака,

                        В окно стучался и скулил собакой

                        Под дверью, растеряв свой гонор панский.

                                   

                        Не вымолив у Машки ничего,

                        Брёл к комиссарше, что ждала его

                        С бутылкой водки и косматым  лоном.

                        Упырь часами ковырялся в оном

                        Своим отполированным концом,

                        Которым, ёкая щетинистым яйцом,

                        До комиссарской матки доставал.

 

                        А Машу в тот момент другой

                                                                               Ебал,

                        Сношал, пилил, долбил, совокуплял-

                        ся с ней, брюхатил, дрючил и топтал,

                        И кукарачил на хуй, и таранил,

                        Мудохал и ерошил, тараканил,

                        И пялил, шишку паря, и факал,

                        И жарил, и манал, и ёб, и харил,

                        Порол, махал и пучил, дул и драл,

                        И крякал девку, кончик в ней моча,

                        И засаждал по самые томаты,

                        И лишь когда кипящая моча,

                        В башку ему ударив, с сивым матом

                        С орущей жертвы побуждала слезть,

                        Имела Машка передышку кратку,

                        Чтоб дать другому на себя насесть

                        И щекотать ей бешеную матку.

 

                        Когда же возвращался первый ёбарь,

                        То лез ей в глотку, раздирая рот

                        Кровавой палкой - с той лишь целью, чтобы

                        Изведать, как у ней идёт заглот.

 

                        И Машенька, захлёбываясь спермой,

                        Сосала вафлю, делала миньет,

                        Иль в рот брала, любила по-французски

                        И фыркала в такт колебаньям мерным,

                        И ногтя лакированный стилет

                        Втыкала в жопу, говоря по-русски,

                        Иль в анус, как латынцы говорят,

                        Очередному пялеру, сношал

                        Её который в рот, а может - в зад...

 

                        Особой роли, кстати, не играл-

                        -о это...

                                    НО ДОВОЛЬНО ПРО БЛУДНИЦ...

                                               

                        Кровать соседняя являет нам картину

                        Семейной жизни. Два младых кретина

                        Он и она, мальчонка и девиц-

                        -а, первый курс окончив, в стройотряд

                        Отправились в компании ребят

                        И девочек, которые блудят

                        Совсем как взрослые, а, может, и почище,

                        Подмахивая так, что ветер свищет

                        На восемь вёрст вокруг.

                                                                       Кузьма и Анна -

                        Так звали новобрачных молодых -

                        Уж месяц жили вместе. Вкусы их

                        Сходились абсолютно, как ни странно.

 

                        Он - истерично-дистрофический студент,

                        Сосавший долго хуй у замдекана

                        (Конечно, в переносном смысле!), - рьяно

                        Стал домогаться анькиной руки,

                        Поскольку понял, что настал момент,

                        Чтоб женщину познать, узреть соски,

                        манду и Задницу, ну, словом - те детали,

                        Что ранее ревниво укрывали

                        Все бабы от него и мужики,

                        Которые боялись хуесоса,

                        Хотя имели хуй и два яйца...                    

                        Держать подале от его лица

                        Они старались драгоценный орган,

                        Чтоб извращенцем Кузей не задёрган

                        Вконец был оный, попадая в перекос. И,

                        Еще добавим, - новобрачный Кузя

                        Наипервейшим онанистом был в Союзе...

                                   

                        Такая жизнь порядком надоела

                        Герою нашему, и возжелал он тела

                        Девичьего, а Анька той порой

                        Влюбилась в Юла...

                                                              Тоже, блядь, герой

                        Эпохи нашей! Юл на чёрном рынке -

                        На толкодроме - загонял джины,

                        Сдавал диски, дублёнки и ботинки,

                        Мохер, котов ангорских, и сыны

                        Кавказа в умиленье накупали

                        На сотни тысяч всякого тряпья;

                        Шестёрок[66] сотни на Юла пахали,

                        С его доходов крохи урывали,

                        Щенки-койоты, в ресторанах пропивали

                        И проедали.....

                                                 А ведь мог бы я,

                        И ты, и все мы, вы, он и она,

                        И вместе с нами - целая страна,

                        А это, значить, - дружная семья,

                        А это, понимай – сто тысяч «Я»[67],

                        Их раздавить, как гнид, и для страны

                        Тем самым благо сделать...

                                                                        Но ДжинЫ

                        Тогда где купим, вас спросить позвольте?

                        Вот Юл и жил, и жрал, и процветал,

                        И трахался с блядями, и блевал

                        Под стол в «Национале» - в Верхней Вольте

                        О нём и то ходили слухи: ведь вождям,

                        Из знойной Африки приехавшим учиться

                        В Лумумбу и в Тореза, Юл к блядям

                        Путь открывал московским - поручиться

                        Не мог он, правда, чёрному клиенту,

                        Что с тем потом несчастья не случится

                        И что ему - о, чёрт! - как пациенту

                        Не нужно к венерологу тащиться

                        С концом саднящим будет, побелевшим

                        От миллиона бледных спирохет,

                        Что похотливый нэгр словил в ответ

                        На страсть свою к блядям, поднаторевшим

                        В обслуживанье знатных иностранцев,

                        С которыми их Юл сводил на танцах,

                        В валютных барах, в модных кабаках,

                        И в Парке Горького, и на ВДНХ[68]-ах,

                        И даже - в общежитии Ин’за[69], -

                        Везде распространялася зараза!...

 

                        Куда милиция смотрела, чёрт возьми?

                      А босс подпольный уж давно при коммуни...[70]

                        Ну, в общем, дай бог каждому житуху

                        Такую! В замше-бархате, под мухой

                        Слегка от дорогого коньяка

                        Французского - конечно, ради понта:

                        Советский качественней! - Юл, собака, знал

                        Об этом лучше нас с тобой, читатель!

                        При запахе «Курвуазье» рука

                        Его роняла рюмку. Он блевал

                        От давней аллергии и в кровати

                        Чесоткой мучился; отечественный «Двин»,

                        Изделье Ереванского завода,

                        Напиток для героев и мужчин,

                        Одним глотком морального урода

                        Спасал, но ненадолго - сукин сын

                        На людях вновь лакал «Мартель» для понта

                        И, щёлкнув кнопкой в рукоятке зонта

                        Японского[71], он брякался без чувств

                        В приёмной у клиента-латыша.

                        Едва от омерзения дыша,

                        Латыш ему обшаривал карманы

                        Рукой в перчатке лайковой.

                                                                            «Он пьяный!» -

                        Цедил сквозь зубы, отвращенья не тая,

                        И добавлял: «Фи! Русская свинья[72]!

                        Одет прилично, а бумажник пуст!»

 

                        Таков был Юл - источник инвалюты

                        Для государства - ведь законы люты!

                        Периодически финансовый надзор

                        Стриг Юла, как овцу, но - о, позор! -

                        Юл откупался, сраный пережиток,      

                      И вновь накапливал доллары и фунты,

                        Кидал разнообразные понты,

                      Глуша столь вредный для себя напиток.

 

                        Теперь об Аннушке.

                                                        Дочь оперного баса,

                        В богемнейших вращаяся кругах,

                        Она себя блюла и не ЕблАсА 

                        Ни с кем - врагу идейному на страх.

                        Конечно, в аниной невинности прорехи

                        Зияли кое-где: порой спала

                        Она со сверстниками, но, чтоб на орехи

                        Ей дома не досталось, не дала

                        Она ни разу, никому, ничуть, нисколько,

                        Сюда включая друга детства Кольку...

 

                        Но вот пришли Ин’Яз и первый курс!

                        Студенческая жизнь ключом забила,

                        И Аня, вскорости вполне войдя во вкус,

                        С подружками на сейшенах[73] запила

                        Не хуже Маши водку и вино,

                        Но более всего - коктейль любила,

                        Который только в кабаках дано

                        Испробовать... И наша героиня

                        Отправилась в кабак с подругой Инной,

                        Что проблядью была с младых ногтей...

                        Спокойно!

                                             Мы расскажем и о ней,

                        Но позже....

                                                А в кабак попасть непросто!                

                        Пред ним, как пред театром в бенефис,

                        Стоит толпа. Мужик большого роста

                        Ей преграждает путь, как за кулис-

                        - ы преграждает путь распорядитель,

                        И будь завскладом ты или водитель

                        Салатового в шашечку такси[74] -

                        Мошной тряси, а хочешь – хуй соси,

                        Иначе не войдёшь в сию обитель!

                       

                      Зачем, безумец, ты в кабак стремишься?

                        Неужто смысл жизни отыскать

                        Ты там надеешься? Или, ебёна мать, 

                        Мечтаешь приобщиться к касте высшей?

                        Иль печенью циррозною вонять

                        Из смрадной пасти, на ногу хромая?

                      Я, хоть убей, тебя не понимаю?

                      Послушай быль.

                                                    Жил раз один мужик,

                        Серёга Санин, тёзка, бля, пилота,

                        Что ёбнулся в сибирскую тайгу[75].

                        Он к посещенью кабаков привык

                        И, напиваясь там подчас до синей рвоты,

                        Он засыпал, как сука, на снегу,

                        Мотора[76] не дождавшись, возле входа,

                        Но вовремя вставал и уходил,

                        Когда ночной московский альгвазил[77]

                        Грозил забрать морального урода.

 

                        Окончив свой ликбез, Серёга Санин,

                        Подался не  на БАМ, а в Минрыбхоз[78],

                        Но не в какой-нибудь миллионер-совхоз

                        Рыболовецкий, а пустил интриги,

                        Стукачество и подхалимство в ход,

                        Пожертвовав невестой и друзьями

                        И показав им всем большие фиги,

                        Женился он по-чёрному, в обход

                        Законов нравственных: на бабе некрасивой,

                        Племяннице министра. Мерин сивый

                        Пройдоху мерзкого в Исландию послал.

                        Серёга там неплохо поживал

                        И пол-Исландии привёз в свою квартиру!

                        Он пил, как лошадь!

                                                              Но, увы, к кефиру

                        От алкоголя перейти ему пришлось,

                      Поскольку воспаленье началось

                        В печёнке у него от русской водки

                        И от исландской ёбаной селёдки

                        Под винным соусом.

                                                               Поганый карьерист

                        Почувствовал цирроза приближенье -

                        И рак своей чудовищной клешнёй

                        Прервал его заливистое пенье,

                        Схватив его за бронхи.

                                                                   «Я домой

                        Хочу!» - Хрипел Серёга, но никто не слышал

                        Его. - «Хочу водяры и вина!»

                        Напрасно! Видно, голосом не вышел      

                        Пьянчуга... А постылая жена,

                        Прилипшая к нему, как банный лист,

                      Уговорила дядю через папу

                        Отправить негодяя по этапу

                        На Русь.

                                    Но тут -

                                                              ужаснейший скандал!

                        Министр проворовался -

                                                                                      и не дал

                        Кому-то в лапу вовремя. И кара

                        Его немедленно постигла, как Икара:

                        Он, ёбнувшись с огромной высоты,

                      В падении своём увлёк с собою

                        Пол-минрыбхоза... Но Сергей без бою

                      Не сдался, быстро юркнувши в кусты.

                        Немедля настрочил доносов пару

                        Десятков на соратников своих

                        Ближайших: с миной хладнокровной их

Он вверг в ничтожество, в убожество, в кошмары...

 

                        С женою разведясь в мгновенье ока,

                        Себе забрал квартиру и мотор.

                        Сколь удивительны предначертанья рока!

                        Подумать только! Расхититель, вор,

                        Устроился в другое министерство,

                        Сухим, как рыба, вышел из воды...

                        О, если б я мог дать ему ПИЗДЫ

                        Иль его маме опрокинуть сердце!

 

                        ...Министр разжалованный с фоксиком гулял.

                        Вдруг на него пролился дождь блевоты;

                        Его Сергей с балкона обблевал,

                        Сказав: «Вот тебе, сука, твои шпроты!»

 

                        Женился сызнова, поганый сутенёр,

                        Альфонс (Доде), еби его в калошу,

                        Пердило майское! Сам Чехонте Антоша

                        До этого б сюжета не допёр

                        При всей фантазии своей во время оно...

                        А мы, как будто в царствие Нерона

                        Живём, хотя за зрелища и хлеб

                        Платить приходится - ну, и за ширпотреб[79]...

 

                        Червивый Санин в Замбию подался.

                        Он в тропиках поспешно разлагался,

                       Гнилым дыханьем водочным травя

                        Нэгроидов... Копчёные зулусы

                        Валились косяками.

                                                             «Этот руссо

                        Нам послан Духом Зла! Мы все умрём!»

                        И как-то съели Санина живьём,

                        Как дождевого курица червя...

                       

                     Вот до чего доводит гарь хмельная,

                        Стремленье к кабакам и жизни дикой!        

                        Но Аня с Инной, этого не зная,

                        Стояли в очереди пёстро-многоликой.

 

                        Здесь были школьники в потрёпанных джинсах,

                        Грузины в джинсах новеньких, с иголки,

                        Взиравшие на женский пол, как волки

                        До случки, и угрюмые хиппы,[80]

                        Обломки некогда блистательной армады

                        Ниспровергателей - а нынче были б рады

                        Они не выделяться из толпы,

                        Да разучились: грязными брадами,

                        Сосульками нечёсаных волос,

                        Трясли оне, как козы пред козлами

                        Иль в жопу пьяный Дедушка Мороз

                        Перед Снегурочкой на утреннике детском,

                        Иль Патриарх Всея Руси на светском

                        Приёме.

                                         Дальше - старые самцы,

                        Потасканные, с пузиком отвислым,

                        На коем лопались фирмовые джинсы,

                        Трещали блайзеры по швам, и в коем киснул

                        Вчерашний алкогольный перегар...

                        Их не тревожил пляски цен кошмар,

                        Поскольку в брюках жёлтого металла

                        У них поболе, чем у нас с тобою сала!...

 

                        А следом - и Таджики, и Узбеки,

                        С тяжёлыми коврами на плечах[81],

                        В калошах новеньких, которыми вовеки

                        Никто рыгнуть не сможет... Лишь Казах,

                        Стоявший рядом в лисьем малахае,

                        Соперничал, калошами рыгая[82],

                        С Узбеками - и

                                                    посильнее пах,

                        Чем пахнет пах тибетского барана[83]... 

                        Всё это показалось крайне странно

                        Подругам нашим.

                                                             Рядом офицер

                        Стоял с женою. Он являл пример

                        Военной выправки, а чуть подальше бляди

                        Надменно табунились. Их табун

                        Напоминал о том, как на параде

                        Бредёт толпа. Застенчивый ебун

                        Курил в сторонке, подписать надеясь

                        Кого-нибудь на вечер или ночь...

                        Но планы похотливого злодея

                        Разрушил Юл. Блеснул он, как отточ-

                        -енный кинжал в руках Хаджи-Мурата[84]

                        Иль патентованного дуло автомата

                        В руках у Джеймся Бонда[85], каковой

                      Лишь Штирлица[86] чугунной головой

                        Мог вырублен быть в битве при Скулянах[87].

                        Интерессант сие найдёт в романах

                        Катаева Валюхи. Сотню лет

                        Дедуля сочиняет сивый бред,

                      Пускает в свет…. Некрасов[88] номер два,

                        А, может, Пикуль[89], но переодетый...

                        Воистину, дурная голова

                        Берёт замысловатые сюжеты!

 

                        ...И тут могильно-чёрное такси

                        Подъехало. Остались на Руси

                        Ещё любители с комфортом ездить, право!

                        Открылась дверца, и из дверцы Юл

                        Сквозь тёмные очки на мир взглянул,

                        И в тот же миг сладчайшая отрава

                        В сердца Анюты с Инной затекла.

                        Не в силах отличить добра от зла,

                        Они к последнему тянулись инстинктивно...

                        А Юл, с ухмылкой старого козла,

                        В велюровом пальто, презервативом

                        Поигрывал в кармане, как брелком

                        Или, как прачка тяжким утюгом

                        Играла в прачечной при Александре Третьем

                        И Николаях, Первом и Втором...

                        Роскошно-шоколадный нэгр соцветьем

                        Жемчужных запонок и золотых зубов

                        За Юлом вылез из автомашины,

                        Грабителю-таксисту в зубы фунт

                        Рукой кофейной сунув. А грузины

                        От черной зависти на несколько секунд

                        Лишились разума, а также дара речи

                        И пожелали тысячу хуёв,

                        Ножей и многочисленных увечий

                        Обоим в жопы...

                                               Девочки вздыхали:

                        «Какой мужчина!»

                                                              Трёшку вышибале

                        На лоб пришлёпнув (тот кричал «Ура!»,

                        Подобострастно кланяясь барыгам),

                        Юл замшевый и нэгр кофейный мигом

                        Проникли в дверь заветную. Но тут

                        Ленивый взгляд фарцовщика скрестился

                        Со взглядом жалостным Анюты. Возбудился

                        Пресыщенный валютчик.

                                                                        «Их ебут

                        Иль не ебут сегодня?»-, он подумал,                 

                        И, приглядевшись, обнаружил он,

                        Что девушки свободны.

                                                                  «Соломон, -

                        Сказал он нэгру, что жевал угрюмо

                        Вонючий чуинггам, - джаст лук, май фрэнд[90],

                                                Вон две лахудры, по-английски - вумэн[91] -

                                                И мы сейчас подпишем их в момент...

                        Гив ми юр мани!» - «Хау мач?[92]» - «40 фунтов!» -

                        - «Так дёшево? Счастливая страна!»

                        И в эту злополучную секунду

                        Юл девушкам призывный сделал зна-

                        -к, и они, как мотыльки на пламя,

                         Порхнули в мерзкие объятия его.

                                   

                        Прервём на время здесь повествованье,

                        Чтоб рассказать об Инне.

                                                                     КАКОВО

                        Жилось девчонке в грязном общежитье

                        В районе новостроек Строгино,

                        Всяк догадаться может. Сплошь говно,

                        Отсутствие комфорта, гигиены,

                        Уже с утра заблёванные стены,

                        На коих мелом половые члены

                        Намалевала местная шпана -

                        Источник смрадного, вонючего говна!

 

                        Её отец, лимитчик-алкоголик,

                        Немалую зарплату получа,

                        Всю оставлял её у грязных стоек

                        Пивбара, и журчащая моча

                        В себе соединяла водку с пивом,

                        Портвейном «Три Семёрки» и сухим -

                        По праздникам опохмелялся им

                        Сей Диоген московский. Был он стоик:

                        Нещадно замордованный женой,

                        Которая ругалась со шпаной,

                        Что не пускала с хохотом глумливым

                        Упившегося мужа до жены

                        И дочери, последние штаны

                        С него снимая, дабы их пропить, -

                        Он всё терпел...

                                                А Инночку курить

                        Уж постепенно приучали в школе

                        Сперва подружки, а потом - дружки:

                        Смелов Володя, Болховитин Коля

                        И Поликовский, что носил очки,

                        За что бывал неоднократно бит,

                        Поскольку слух ходил, что он семит...

 

                        Сперва «Прибой» куря, а после - «Север»

                        На стройплощадке, где забыли дом

                        Достроить, где в квартирах мак и клевер

                      Щипали кролики и срали петухи,

                        Где кошка драная визжала под котом,

                        Она познала первые грехи.

 

                        Сперва ребята пели под гитару,

                        Расстроенную, как Аятолла,

                        Когда иракская военщина дала

                        Ему просраться, про Алёшкину любовь[93]

                        И синий иней, бирюзовые глаза,

                        Дурные переводы из «битлов»,

                        О белом платье с пояском... Каза-

                        -лось Инне, что они герои

                        И мушкетёры - например, когда

                        Такую песню голосили трое

                      Или все вместе, буйная орда:

 

                                    «Вечером у моря

                                    Плещется волна.

                                    Мы идём с тобою

                                    Ты - любовь моя.

                                    Ты красива, и ты стройна,

                                    Твои глаза, словно два изумруда.

                                    Если любишь, скажешь: да!

                                    Приходи, я счастлив буду!»

 

                        Но постепенно песенки иные

                        Заполнили собой репертуар.

                        Они, представьте, были все блатные!

                        Да-да, блатные! Разве не кошмар-

                        - но то, что школьники столицы

                        Порой не знают, как провесть досуг,

                        И в результате, в комнату милици-

                        -и детскую попав, нередко в сук

                        Вонючих превращаются - а корень

                        Сих зол лежит в отдельных недосмотрах,

                        Допущенных общественностью школ-

                        -ы и семьёй недоброхотной. «Пепси-кол-

                        -ы» не было тогда, а, значит, водку

                        Им приходилось пить, а кто проворен

                        Был, доставал портвейн, и в юну глотку

                        Его вливал, и, мысленно колготку

                        Спустив у Инны, хрипло запевал:

 

                                    «Шнырит урка - фикс у майданчика,

                                      Бродит фраер в тишине ночной.

                                      Он вынул бимбара и осмотрел бананчика,

                                      Цыкнул по-блатно налево:

                                      ‘’Штемп, лягавый, стой!’

’

                                      Но штемп не дрогнул и не растерялся,

                                      И в рукаве своём машинку он нажал,

                                      И к носу урки он поднёс бананчика -     

                                      Урка пошатнулся - как оштопанный, упал.

 

                                       Со всех сторон сбежалися лягушки,

                                       А урка загибался там, в пыли.

                                       Агенты взяли фраера на пушку:

                                       Бимбара учтосали, на кичу повели...

 

                                        Хочу совет я дать всем уркаганам

                                        И всем знакомым фраерам блатным:

                                        ‘’Кончай урканить и шнырить по майданам,                                             А то - вам всем придётся нюхать дым!’’»

 

                        От этих песен Инночка вздыхала,

                        Хотя не понимала ничего.

                        А в оный миг уж лапища нахала

                        Её пыталась цапнуть за живо-

                        -т, но робко. Инна, накурившись,

                        Хлебнувши эфедрина и чернил[94]

                        Из пушки в 0,7 литра, но насил-

                        -овать себя не дав, слегка раздета,

                        Чернила рыбной закусив сырой котлетой,

                        Наслушавшись похабщины, домой

                        Плелась, где киник-папочка, напившись

                        До посиненья, и, едва живой,

                        Похрюкивая, с визгом поросячьим

                        Полз в неизвестность, то есть: в туалет,

                        Спустив штаны и дико, по-ишачьи,

                        Мотая удом и: «И-а!» - крича.

 

                        ...Однажды Инна       в жопу сигарет-

                        -ку папе вставила зажжённую оча-

                        -ровательною ручкой. Как свеча,

                        Вмиг проспиртованная жопа запылала,

                        И алкоголик, словно штурмовик,

                        Подбитый из зенитки, жалкий крик

                        Издав, струю пылающего кала

                        Излив, с зловещим воем улетел

                      В окно, чуть не взорвав бензоколонку,

                        Что под окном торчала. А девчонка

                        Нимало не смутившись, на отца

                        Ведро помойное в момент опорожнила

                        И, не меняя выражения лица,

                        Взрывоопасного папашу затушила,

                        Как свечку.

                                                Он, как сердце Данко, тлел

                        С тех пор, и прикурить давал из жопы

                        Желающим.

                                                Со времени Потопа

                        Такого не видали на Руси

                        Святой и православной!

                                                             А Европа,

                        Прогнившая насквозь, ему: «Мерси!»

                        Сказала бы за это... Но в Союзе

                        Он был непризнан, русский Прометей

                        С божественною искрой в дряблом пузе,

                        Который с той минуты свирепей

                      Запил, чем прежде, от жестокой жажды!

                        Но гнев копился в нём на дочку, и однажды,

                        Когда она в подпитии пришла,

                        Швырнув свой драный ранец в рукомойник,

                        Рукой бестрепетной на подпись подала

                        Отцу дневник - как Соловей-Разбойник,

                        Залившись свистом, сапогом под дых

                        Он ей как въедет!

                                                     Инночка сложилась,

                        Как перочинный ножик, пополам,

                        Покорствуя отцовским пиздюлям,

                        Подстреленную птицею забилась

                        И выблевала полдник на папашин

                        Пиджак воскресный.

                                                                 Гнев его был страшен!

                        Он, как опару, дочь свою ногами

                        Месил, но затоптать её вконец

                        Не смог, благодаря вошедшей маме,

                        Устроившей ему такой ПИЗДЕЦ,

                        Что он с тех пор часами кровью харкал,

                        Кусочки лёгких вкруг себя меча,

                        И, как подстреленный из пушки ворон, каркал,

                        В тоске и страхе жизнь свою влача.

 

                        Его прозвали  Жареная  Жопа

                        (Он ей друзьям давал занюхивать не раз),

                        А мать, с настойчивостью древнего Киклопа[95]

                        Решила Инну пропихнуть в Ин’Яз,

                        О том не ведая, что на алтарь Венеры

                        Давно уж дочь свой гимен принесла...

                        Случилось это в Доме Офицеров,

                        Куда она на танцы приползла

                        По приглашенью лейтенанта Коваленко,

                        С которым познакомилась в кино,

                        Почувствовав, что кто-то за коленку

                        Её хватает, и уже давно.

 

                        Что б это было Инне неприятно,

                        Она бы не сказала, но превратно

                        Быть понятой боялась.

                                                                Между тем,

                        Желанье похотливое не раз

                        Её снедало, и приятней тем

                        В кругу подруг она не представляла,

                        Чем сально-эротический рассказ,

                        Приписываемый А. Н. Толстому[96],

                        Иль Мопассану Де по кличке «Ги»,

                        (А иногда - Борису Полевому).

                        Она мечтала члену половому

                        Себя предать, но, как опившись брому,

                        Как евнухи, вели себя друзья

                        Её по классу, что, гранит грызя

                        Науки, старились, хотя отнюдь не бром

                        Причиной был их хладности суровой,

                        Мешавшей им чинить девицам ковы,

                        Но «Вермут крепкий розовый» и ром

                        Кубинский - «Рио Негро», «Порто Рико» -

                        И «Солнцедар», и розовый портвей,

                        От коего их молодые прики

                        Закручивались в жгут вокруг мудей ,

                        Как поросячьи хвостики...

                                                                             Муда’ки  

                        С глаз пьяных учиняли шум и драки,

                        Отнюдь не пучась - даже эта мысль

                        Им приходила в голову столь редко,

                        Что вызывала идиотский смех...

                        И Инночка, послав их на хуй всех

                        И заложивши за щеку конфетку,

                        Отправилась в кино «Иллюзион»

                        На боевик «Ижорский батальон».

 

                        Центра Москвы - не то, что Строгино...

                        Построены они давным-давно.

                        Здесь улицы прохожими богаты,

                        Из века в век гранит точит волна,

                        И башенки кремлёвские звездаты,

                        И жопы женщин круглы, как Луна,

                        Когда они на эту жопу-персик

                        Вздев джинсы (а точнее - на арбуз!) -

                        Спешат куда-то... Очень жаль, поверьте,

                        Что их никто не пробует на вкус!

 

                                       ххххххххххххххххххх

 

                        ...А можно по-другому: ...Между тем

                        Желанье похотливое не раз

                        Её снедало, и приятней тем

                        В кругу подруг она не представляла,

                        Чем сально-эротический рассказ,

                        Приписываемый ажно Льву Толстому[97]ИТм,

                        Иль Мопассану Де по кличке «Ги»[98],

                        А иногда - Борису Полевому[99],

                        Не видевшему в темноте ни зги,

                        Понеже данный литератор не был кошкой...

                        Он не был, в равной степени, совой!

                        Он видел в темноте чуть-чуть, немножко,

                        Но, в общем, был без света, как слепой.

 

                        И не дышал он жабрами, как рыба,

                        Как птеродактиль, не махал крылом

                        Из жёлтой кожи, говоря: «Спасибо!

                        Отдельно за кефир...», не шёл на слом,

                        Подобно старой церкви, что строитель

                        Нередко сносит, и гордится тем -

                        Наоборот, как истинный мыслитель,

                        Он тупо чистил ржавый АКМ[100].

 

                        (Сим абсурдизму[101] мы воздали дань,

                         Чтоб Пшибышевский и иная срань

                         Нас обвинять в традиционализме

                         Навеки зареклись, худые клизмы!)

 

                        Вернёмся к делу. Члену половому

                        Себя желала Инночка, как дань,

                        Преподнести, но это было сложно

                        Осуществить: как бы опившись брому,

                        Себя вели соклассники её.

                        Хоть Инна намекала на подкожный

                        Укол, они ударились в питьё.

                        В действительности же отнюдь не бром

                        Причиной был их хладности суровой,

                        Мешавший им извлечь свой член багровый

                        Из ножен зиппера, с шипением змеи

                        Его всадив...

                                                   Они лакали ром

                        Вонючий - «Клаб Хавана», «Порто Рико» -

                        И «Аромат степи», и под окном

                        Устраивали драки; визг и крики

                        Нередко не смолкали до утра,

                        И танцы-обжиманцы до упаду,

                        А больше не умели ни хера.

                        И Инна, подавив в себе досаду,

                        Пошла на фильм «Ижорский батальон»,

                        Который шёл в кино «Иллюзион».

 

                        Она ещё ни разу не бывала

                        Внутри московского Садового кольца.

                        Ей там понравилось - впервые увидала

                        Она людей нарядных (много!), наглеца,

                        Пытавшегося взять её за жопу

                        (И это ей понравилось зело!)...

                        Дщерь Азии с культурною Европой

                        В тот вечер провидение свело

                      На улочках, историей богатых,

                        На набережных, где гранит волна

                        Точила, где все башенки звездаты,

                        Где жопы женщин круглы, как Луна.

 

                        Всё юную дикарку поражало,

                        Всё занимало несозревший ум:

                      Проспект Калинина, арбатские кварталы,

                        Большой театр, и ТЮЗ, и ЦУМ, и ГУМ.

 

                        Смешными ей, вдруг возжелавшей жить,

                        Причуды одноклассников предстали

                        Пред взором мысленным, что тупо краску пить,

                        Или махаться меж собой предпочитали.

 

                        А взрослые ребята в Строгино

                        Иль были в армии, или давно женаты

                        Лет с восемнадцати. Лишь первую зарплату

                        Пропить успев, они бежали в ЗАГС,

                        Или в тюрьму садились.

                                                                Инночка в окно

                        Увидев случку догов, шпицев, такс

                        Иль свадебный кортеж, что суть одно

                        И то же в нашем мире эфемерном,

                        Завидовала таксам и женам

                        Младым, и ей, бедняжечке, прескверно

                        Спалось на раскладушке. Шум и гам

                        Той свадьбы, что там пела и плясала[102]

                        Под окнами, ей не давали спать!

 

                                        ххххххххххххххх

 

                        Однажды Инне удалось достать

                        Бинокль с десятикратным приближеньем.

                        С подружкою забравшись на чердак,

                        Она следила, в крайнем возбужденье,

                        За тем, как в доме 6 законный брак

                        Был заключён.

                                                   Стыдливая невеста

                        Была не более стыдлива, чем жених.

                        Раздевшись до пупа, он как-то сник

                        И закурил «Опал»[103].

                                                         Она же, места

                        Не находя себе, легла в постель,

                        Не раздеваясь.

                                                   Забычив сигарку,

                        Избранник поцелуй влепил ей жаркий

                        И начал торопливо раздевать,

                        Забыв колготки с новобрачной снять...

 

                        «Вот идиот!» - шептала Инне в ухо

                        Её подружка, пьяница и шлюха -

                        «Куда он лезет? Что он - пидорас?

                        Иль, может быть, ебётся в первый раз?

                        Не в ту же дырку!!!» - И, что было силы,

                        Подружка Инну за пизду схватила

                        Через трусы, и стала теребить

                        За разные места, лизать, щемить,

                        Лобзая в жопу.

                                                    Инна удивлялась,

                        Но, тем не мене, не сопротивлялась,

                        Хотя догадывалась, чем тут пахнет дело

                        (Но ею сладострастье овладело).

                        Не досмотрев, чем кончится в окошке

                        Олимпиада половой борьбы,

                        Подружки-школьницы, сцепившись, словно кошки,

                        Каталися по чердаку... Увы,

                        Но скромность нам врождённая мешает,

                        Повествованье продолжать не разрешает...

 

                        Итак, десятки башенок старинных,

                        Бульвары, церкви, парки, дерева

                        И улиц строй, коротких, как и длинных -

                        Такою её представилась Москва.

 

                        Хуёвая, скажу вам, атмосфера:

                        Мешочники, хвосты за колбасой,

                        Исписанная белым стратосфера...

                        Чернявый нэгр и азият косой

                        В обнимку пьяные валялись на скамейке.

                        Их сон легавый верно охранял,

                        Меж тем, как похотливую яврейку 

                        Дружинник энергично отгонял

                        От хера чёрного, что облепили мухи,

                        Роясь с жужжанием, а дряхлые старухи

                        На этот самый хер стремились влезть.

                        А кто поголодней, поистощенней,

                        В себе переборовши отвращенье,

                      Его пытались прямо здесь и съесть,

                        Давясь при этом...

                                                            По Кремлю медведи

                        Бродили с рыком.

                                                       Комиссар Ву-Фу

                      Перестреляв с десяток старых леди,

                      Учил японцев самбо и кунг-фу.

 

                        Нацисты-малолетки в «Лире»[104] выли

                        «Хорст Вессель» на нижегородский лад.

                        С крестами из консервных банок, были

                        Все в чёрных куртках кожаных, наряд-

                        -е щёголей - кавказцев и шофёров,

                        Художников и кинорежиссёров.

                        Им оставалось полторы недели

                        До марша в честь 20-го апреля[105]...

 

                        Меланхоличный панк[106] с цепочкою на шейке

                        Дремал от унитазного бачка

                        И бритвами в ушах, бля, на скамейке

                        Бульвара Тимирязевского, с ка-

                        -риесом на зубах, пропахший «травкой»,

                        Сколов щеку себе английскою булавкой;

 

                        Сыны Кавказа в кепках колоссальных

                        В объятьях русских шлюх национальных,

                        Поющих: «Лучше мы дадим грузинам,

                        Чем вам, московским нищим образинам...»

                                   

                                                хххххххххххххх

 

                        ...И Грозный царь совсем не лез из башни,

                        Свой посох не сжимая в не-руке -

                        Слыхали о подобном мудаке?

                        Трагичен был России день вчерашний!

 

                        Как Пидор гнойный, сей Иван Васильич,

                        Кровавый Пидорас, гроза степей,

                        Гееннской церкви протоиерей,

                        Залупа, Жопа, сраная Какашка,

                     ПИЗДОПРОУШИНА - смирительной рубашки,

                        Должно быть, не хватило на него! -

                        УЁБИЩЕ лесное, хуев витязь -

                        Такой - здесь вы немного удивитесь -

                        Что даже древний старец Гостомысл

                        Ему засунул в ЖОПУ коромысл-

                        о - жаль не до конца: оно сломалось,

                      Как ХУЙ в ВАГИНЕ  иль, как в  ЖОПЕ – ФАЛЛОС ,

                        А в этот самый миг Стефан Баторий

                        Решил его отправить в крематорий...

                        Лишь на Руси такое приключалось!

 

                        Иван Сусанин, заявивший: «И донт кнов!:»,

                        Был вмиг поставлен раком и отпучен

                        И, горьким опытом отныне он научен,

                        Из хаты выйдя, жопу затыкал,

                        И за Романовых всю жизнь горой стоял,

 

                        Отдавши за царя её, паскуду,

                        Такого счастья трудовому люду

                        Отсыпавшего, что один Бронштейн

                        С Наумом Цвибельбаумом (нихт ферштейн!),

                        С собою взяв ещё Засулич Веру,

                        В неё засунули, как некий гвоздь в фанеру,

                        Народнический ХУЙ...

                                                                        А, между тем,

                        Великий князь московский, душегубец,

                        Из башни - таки вылез, сионист,

                        Дрожа, как облетевший с древа лист, -

                        И ну ебать направо и налево, 

                        А Пикуль ему стрелы подносил

                        И твёрдость проявлять его просил...

 

                        ...Спал Бонапарт с английской королевой,

                        Мюрат всегда дрочил рукою левой,

                        Царевич Дмитрий пучился с Мариной,

                        А Меньшиков эбал Екатерину.

 

                        Раскольники сжигались, как кизяк,

                        Гудел оленьей жилою коряк,

                        Блудил с козою протопоп Аввакум,

                        Которого поставил Никон раком, 

                        А Никона - вселенский патриарх,

                        А патриарха - ГОМОАРИСТАРХ, 

                        О коем правду знает только Пикуль,

                        Поскольку Аристарху в жопу пику

                        Вогнал с налёту.

                                                            И ракетодром...

                        А, впрочем, хватит о ракетодромах,

                        И вставку эту глупую забыть

                        Мы просим вас!

                                                      Продолжим, волчья сыть,

                        И травяной мешок, рассказ о том,

                        Как Инну трахнули.

                                                               Она гуляла долго

                        По набережным с пятачком в руке,

                        А мимо шли разряженные тёлки

                        И дефилировал чувак на чуваке,

                        Безденежьем не мучась, очевидно,

                        На всю катушку лихо веселясь

                        (В московском смысле). Инночке обидно

                        И горько было.

                                                     Втопанною в грязь

                        Она себя внезапно ощутила

                        И думала:

                                             «Вот, блядь, ебитска сила!

                        Вот гомосеки, ёбаные в рот!

                        Ижорские вонючки! Идиот,

                        Который этот написал сценарий,

                        Достоин быть повешен на суку,

                        И на хера мне, скажем, планетарий,

                        Коль я войти в него без денег не могу!?

 

                        И вообще - мне скучно, я страдаю,

                        Душа, как птица, рвётся из груди...

                        Что делать, где найти себя - не знаю...

                        О, принц моей мечты! Скорей приди

                        На зов мой страстный!»

                                                                        Так она стенала

                        Беззвучно, лишь вздыхала иногда,

                        А, может, и пердела втихаря,

                        В тоске любовной, может, изнывала...

                        Кто их поймёт - ни свет, и ни заря,

                        Они зовут, пердят, вздыхают, плачут...

                        Не понимаю я, что это значит!...

 

                        И тут откликнулся на Иннин страстный зов

                        Верзила-Мастурбатор. 

                                                                      Из кустов

                        Он сиганул, как динозавр триасский,

                        И заградил ей путь по-пидорасски          

                        (Читай: ракообразно).

                                                                   Царь Иван

                        Васильич Грозный, как нажрётся пьян,

                        Так, гузно выставя, таким же вот манером

                        По Александровской, бывало, слободе

                        По-рачьи пятился и приставал к пизде   

                        Он каждой встречной на своей дороге.

                        Монашки бедные, не смея сдвинуть ноги,

                        Шли утицами пучиться на зов

                        Ебаного монарха.

                                                        Лишних слов

                      Он тратить не любил, и зверски дрючил 

                        И, как Пол Пот - КамПучию[107], замучил

                        Московию.

                                             Однажды игумен,

                        Во тьме ночной своей убогой кельи,

                        Где таракан глядел из каждой щели,

                        Внезапно ощутил монарший Член

                        В своём корявом волосатом ухе

                        И возопил (как видно, был не в духе

                        И не в себе):

                                                «Надёжа-государь!

                        Я слышал, что божественный алтарь

                        Престольной церкви превратил ты в ложе

                        Содомско-геморройское! Негоже

                        Дондеже индо тако поступать!»

                        Так он к нему. А царь:

                                                               «Ебёна мать! 

                        Все стали умные! Во храм прокралась ересь!

                        Малюта, эй, Залупа, - все сюда!

                        Хватайте ватиканского шпиёна!

                        Что? Вырываешься, латынская Пыззда?!

                        Заплатишь ты за оскорбленье трона

                        Своею задницей!»

                                                              Но дряхлый игумен

                      Немедленно отгрыз Малюте ЧЛЕН.

 

                        «О, чудо!» - возгласил Иван Васильич -

                        «Почнёмте, братие, замаливать грехи!»

                        И вот уже пропели петухи,

                        А братия всё об пол лбами билась

                        Под колокол, звонивший «бим» да «бем»,

                        Как пишет Пикуль, доказуя тем

                        Величие московских государей...

 

                                              хххххххххххххх

 

                        Итак, попала Инна в Мастурбарий. 

                        Эффект был охуительный. Она,

                        До глубины души потрясена,

                        Пред онанистом в абсолютном шоке

                        Стояла. Он же брызнуть на неё

                        Готовился. Багровое копьё

                        С лиловым наконечником ЗАЛУПЫ 

                        Нацеливалось на девичьи щёки

                        Поочерёдно, словно «Першинг-два»;

 

                        Ведь МАСТУРБАНТА возбуждают губы

                        Не меньше, чем садиста - голова,

                        А  ГОМОСЕКА -  жопа, а вафлёра -

                        Член половой, и чем миньет - минёра.

 

                        Короче, Инна просто охуела

                        При виде хуя. - Слыханное ль дело?!

                        Ведь девочке всего 15 лет,

                        А на неё нацелен пистолет

                        Такого ОХУЕННОГО калибра,

                        Что оторопь берёт!

                                                            Вдруг с криком: «Куба либре![108]»

                      Из зарослей возник центурион

                        Легавый.

                                            Мастурбанту он

                        Как ёбнет, бля!

                                                     И тот съебал

                        (Съебался

                                             К Собачьим Ебеням) -

                        Не обосрался

                                                   При этом, гад!!!

                                                                                 А почему?

                        Никто не знал…

 

                                                хххххххххххххх

 

                                                …Спаситель Инну обнял   

                        За плечи нежно...

 

 

И Н Т Е Р Л Ю Д И Я

 

            Вот здесь, на самом интересном месте, обрывается рукопись, обещавшая и впредь массу  утончённейших наслаждений подлинным ценителям родной словесности, знатокам отечественной истории, эротоманам и энциклопедистам всех возрастов и сословий.

            Прискорбное это обстоятельство можно объяснять дюжиной дюжин причин общественно-шизофренического, семейно-невротического, патолого-мировоззренческого, историко-физиологического, сексуально-патриотического или даже абстинентно-гносеологического свойства, но во всем этом, право же, нет ни малейшей нужды. Достаточно сказать, что, дотоле близкие по духу и отлично один другого понимавшие, соавторы в некий момент перестали быть таковыми. Такое случается, когда молодость на исходе, и возникает иллюзия, будто на смену её устремлениям и идеалам приходит нечто гораздо более значительное.

            На самом деле, на смену молодости, как правило, не идёт ровным счетом ничего, кроме цинизма, болезней и горечи.

            Как бы там ни было, пути авторов решительным образом разошлись. Встречи, а, стало быть, и сотрудничество прекратились. Работа над рукописью прервалась.

            Но у произведений искусства собственная судьба, подчас более витиеватая и захватывающая, нежели у их авторов. Во всяком случае, жизнь творения рук человеческих куда продолжительнее жизни самого творца.

            Последнее сказано мною к тому, что, когда коллективный автор настоящей Поэмы перестал существовать, это вовсе не значило, что и саму её постигнет такая же участь! Не иначе как свыше была уготована ей судьба, куда более счастливая…

            Мне не ведомы помыслы и вожделения Вальпургия (смутные догадки не в счёт), но, что до меня, то долгие годы не находил я покоя, мучимый сознаньем невыполненного долга, предательства юношеских обетов, неискуплённого греха. Я чувствовал потребность вернуть долг, исполнить обет, искупить грех.

            Я был обязан закончить Поэму!

            Долго не мог я найти в себе мужества приступить к осуществлению этого замысла.

            Тот, кто до дна изведал муки творчества, поймёт, какая бездна страданий кроется в последних двух фразах. Тот же, кто их не изведал, лишь посетует на то, что его отвлекают от приятного чтения, заставляя вникать в материи, абсолютно нормальному человеку чуждые.

            И, надо сказать, будет прав совершенно.

            С другой стороны, никому ещё не удавалось полностью подавить навязчивое стремление писателя посвящать свою жертву (читателя) в подробности творческого процесса. Во всяком случае, самому писателю…

              Итак, в один прекрасный день, я отринул сомненья и страхи и, очертя голову, в одиночку принялся за работу.

              Но как завершить то, что создавалось столь долго и столь кропотливо? Ведь с того момента, когда мы оставили Инну в надёжных и похотливых объятиях лейтенанта Коваленко, прошло несколько лет… И каких лет! Фатально, космогонически мутировало бытие наше! То хлюпающее клокотанье и подспудное бульканье, из коего вырождалась живая плоть Поэмы, недаром названной дружественной критикой «Энциклопедией жизни совковой», накрылось всем, чем только могло, подобно самой этой жизни…

             Что было делать? Доводить до конца сюжетные линии? Зачем? От внимательного читателя не укрылось, конечно, что линии эти в Поэме, в основном, функции несут вспомогательные. И если, выхваченные из живой ткани современности, любой эпизод, выражение, коллизия, физиогномия, становились символом, знаком эпохи, оставаясь, тем самым, навеки ей памятным камнем, то теперь, начни я механически реконструировать эту отмершую, разложившуюся плоть былого лишь ради сведенья концов…

            Нет, задачи мои были много сложнее, значительней, «энцикло-, так сказать, -педичней»!

            Вот так, любезный читатель, на свет появился этот «Эпилог», форма и содержание которого, на мой взгляд, отвечают архиважнейшим и наистрожайшим требованиям историзма, отменного вкуса и беллетристической занимательности.

            Вальпургий, как уже было сказано, в создании «Эпилога» не участвовал и никакой ответственности за все мысли, в нём высказанные (и невысказанные (равно как и за отсутствие таковых) не несёт.

                                   

                                                                       

Пурген Шахмедузов

 

 

 

 

Э  П  И  Л  О  Г

 

 

                        Вот здесь, на самом интересном месте

                        Я плавный ход повествования прерву.

                        Плодов я славы, право, не сорву,

                        Рассказывая, как девичьей чести

                        Лишали Инну в Офицерском доме,

                        На танцах, чердаках, в говне, в соломе

                        (От слова «Соломея», вероятно), -

                        Ей это было завсегда равно приятно.

 

                        К чему теперь описывать забавы

                        Машутки, Аньки, Инны, бабки Клавы?

                        То был всего лишь дремлющий вулкан,

                        Нарыв, никак не могущий прорваться,

                        Закованный в торосы океан…

                        Вдруг – извержение Везувия, цунам-

                        -и, серные дожди!

                                                            Ебаться-сраться!…

 

                        Ну началась, скажу вам, Поебень

                        В Стране Советов великодержавной…

                        Какой там Пикуль с Сикулем!

                                                                                      Гребень-

                        -щиков[109] с его гитарой славной

                        Вообразить себе такого не дерзал,

                        Что началось в Совке. Вам показал-

                        -ось бы невинною игрою

                        Всё то, чем мог бы напугать вас стройотряд…

                        В сравненье с перестройкою, застоя

                        Период был линейкой октябрят,

                        А шалости Тараса-пэдоразза –

                        Картинками с бойскаутской спортбазы!

 

                        Я здесь, на самом невъебенном месте

                        Прерву повествование моё.

К чему греметь кувалдою по жести,

И что нам в этой Инне, мать её?

Теперь иные времена, иные нравы…

(И, повторюсь, мой добрый стройотряд –

                        Невиннейшая детская забава

В сравнении с тем офигенным Бляд-

-ством, в коем наше «новое мышленье»

Нашло своё живое воплощенье.)

 

Что Маша…

                        Где несчастной нимфоманке

До новоявленных отеческих писак,

Которые, боясь попасть впросак

И не успеть кому-нибудь лизнуть

Жопень, любой отдаться рады  лесбиянке

И пидора любого славить путь!

Глянь, нынче он сосёт усы Руцкому[110],

А завтра – Джугашвили иль Второму

Невинно – убиенному царю, -

Ему нет разницы…

                                       Профессия такая!…

(Я, хоть и не про всех, быть может, говорю,

Но многие из них сейчас икают!)

                        И ЖОПА с ними!

 

                                    Годы шли и шли.

                        Совок трещал, подобно старым джинисям,

Что в ювенильной, голубеющей дали

Кузеевым Олегом износилися.

Историю вы знаете: Совок

В конце концов распался, как кусок

Навоза, пересушенный на солнце

(Иль, проще говоря,

                                        империю совочью

Давленьем внутренним Говна ХУЙНУЛО в клочья),

И для совков померкнул свет в оконце…

 

Но, хоть с дерьмом его мешали целый век

(Избитую прошу простить мне рифму),

 

Необъясним советский человек,

Из глаз его заместо слёз сочится лимфа!

 

Потеет СПЕРМОЙ он; ссыт – СЕРНОЙ КИСЛОТОЙ;

МОЧА в мозгу его бурлит девятым валом;

Реакции абсурдны: вечный СУХОСТОЙ

Ведёт к тому, что

                       

             ОН КОНЧАЕТ БУРЫМ КАЛОМ,,,

 

И, хоть их целый век почти ЕБАЛИ палачи,

Давили танками, мочили сапогами,

Баландою кормили из Мочи,

Совки противиться руками и ногами

Крушенью ихнего любезного Совка

Пытались в идиотском исступленье.

Пускай, мол, и в десятом поколенье

Для красноЖопых будет жизнь сладка.

 

            ПРЕЗРЕН ТОТ РАБ, ЧТО У ГОСПОДСКИХ НОГ

            ГОТОВ ИЗДОХНУТЬ, НО НЕ ПОДНИМАТЬСЯ!

 

ТАКОВ И ВЕРНОПОДДАННЫЙ СОВОК…

 

      БЛЯДЬ, НАХУЙ, СУКА, ТВАРЬ, ЕБАТЬСЯ-СРАТЬСЯ!

 

Ну, здесь уже такая ПИЗДАБРАТЬЯ

Надвинулась на девственную Русь…

Нет, я не Карамзин, друзья и братья!…

Всё это описать я не берусь.

 

Какие-то уроды и уродцы

Во всём винят масонов и жидов.

Хоть понятья не имеют, кто таков

«Масон», талдычат: «иноверцы, инородцы…»

 

Повсюду пидоры открыто выступают

И коммунисты на метле летают.

(Им, бесам, так положено без срока

По слову Достоевского – пророка.)

 

Вот журналистов оголтелый рой

Жужжит: «Ещё! Ещё хотим свободы слова!»

Всецело поглощённые собой,

Они сосать готовы у любого…

Стервятники – койоты… Сколь им люб

Практически любой смердящий труп!

(Смотри об этом выше.)

 

                                                Тихо лая,

Интеллигенция (естественно, гнилая)

На это отвечает скулежом

И провокационным пердежом.

 

Кто ж дело делает – как водится, гоним,

Оплёван, ошельмован, оклеветан…

Но мы на это даже не глядим –

Настолько на Руси привычно это!

 

Ещё один сюжет на наш пергамент:

Какой-то пальцем деланный парламент

Решает:

               «а) Совок восстановить;

бе) Зараз, значить, перестать нам быть

Дешёвой лимитою, и в столице

Того совка немедля поселиться;

И ве) Так все дела в совке поставить

Чтоб вечно нам совком владеть и править».

 

Ну, Блядь, козлы, нехило порешили!

А подписали приговор времён

 

Бабур Исакович Совков-Джузюгашвили

И Лажа Хазмулаткина при нём.

 

Перед лицом подобной СВЕРХХУЙНИ

Хотите баек вы про Аню или Инну?

Да ни за что на свете! Ни-ни-ни!

Что нужно вам от девушек невинных?

Тут потрясенья страшные грозят!

Memento mori… Morituri te salutant…

А там – какой-то детский Стройотряд,

Где редкий фак продлялся долее минуты…

 

Но всё же как о Стройотряде не грустить?

То ж наша юность, чистота и свежесть чувства…

А нынче…

                        Кунэм ворэт[111]! Мать едрить!

Ни чистоты, ни чувств – в цене одна капуста[112]!

Судите сами.

 

                        Помните ли вы

Машуткину мамашу из Москвы?

Примерное советское семейство

Она собою олицетворя-

-ла, осуждала блудодейство

И, если честно, не подозрева-

-ла о грехопадении дочурки,

Которую сношали :

                                       Чукчи, Турки,

Удмурты, Адыгейцы, Бедуины,

Гориллы, Шимпанзе и Бабуины,

Чеченцы, Майя, Инки и Ацтеки,

Гиг-роботы и Австралопитеки…

 

Но мы про маму поведём рассказ.

Итак, она вполне благополучно

На тучных пастбищах тунисскиих паслась

И не выябывалась, говоря научно.

Но вдруг зловещий ветер перемен

Подул с обезумевшего востока.

Создалось впечатление, что Член

Кому-то засадили в Зад с наскока.

 

Тогдашний наш властитель и кумир,

Чудовищной гордыней одержимый,

Замишлил скромно: перестроить мир

По образцу родимого режима.

Да, сей миролюбивый Чингиз-Хан,

Безумною мечтою обуянный,

Дабы осуществить свой жуткий план,

Решил сначала изничтожить пьянство!

Он мишлил так:

                               «Я добр. Нэхай, жиды нэ выноуваты.

Врагхы нароуда – тоже ерунда.

Мешають только Анхлыя и Штаты

И пьяницы… Ужо вам, гхоспода!

Я усэх перехытрю, и вот тогхда-то

У вэках прослаулен буду наусэгхда!»

 

Мишленья нового неистов был напор.

Всем запретили пить чуть не под страхом смерти,

А виноградники пустили под топор;

Вновь хороводом взвились бесы, черти,

А стукачам - невиданный простор

Открылся в этой дикой круговерти.

Насилия, убийства и грабёж

Забыты были грозными судьями.

Лишь выпивка, похмелка и балдёж

Преследовались резвыми ментами.

 

Вот здесь-то катастрофа на семью

Тунисского шофёра накатила,

И он раздавлен был, подобно Муравью,

Которого Слониха изнасил(ов)ала…

Отнюдь не всякий бы такое перенёс:

В МИД поступил подробнейший донос

О том, что он втихую глушит виски

С женой своей на пару по ночам,

Что самогонщик он, а из пиписки

Его течёт Первач, а не Моча.      

 

В то время судьбоносное доносы

Решали всё.

                        Рассеялось как дым

Благополучье.

                            Лишние вопросы

Не задавал никто.

                                     Он стал невыездным.

 

Дни чёрные настали для семейства:

Друзья, знакомые от них бежали прочь,

Как от чумных, а завершилось действо

Позорное тем, что изгнали дочь

С работы выгодной – за собственное блядство

И за безнравственный алкоголизм отца.

Из холодильника исчезли вина, яства,

Пришлось продать машину…

                                                            Подлеца

Же, накропавшего донос сей грязный, лживый,

Как было имя?

                               Угадать сумей –

Как звался сей злокозненный вражина?

Ну, вот и правильно!

                                          Конечно же Кузей-

-ев старший!

                          Сразу видно, что вендетта       

Была ему приятнее миньета. 

 

…Олег отбыл весь институтский срок

В дурдоме элитарном, и оттуда

Он вылез вялый, сонный как сурок.

Транквилизаторов в него четыре пуда

Загнали через жопу, вены, рот,

И вышел он – ну, полный идиот.

 

Однако ж водки он с тех пор не пил ни грамма,

И при дворе безалкогольного «царя»

Ему светила невъебенная программа

Или карьера, грубо говоря.

 

Отец ему купил диплом с отличьем,

И стал Олег примерный референт.

Но как в такой семье блюсти приличья:

Жена – маньячка, муж – советский импотент?

 

Тогда-то папочка и сочинил донос,

Который сочные плоды тотчас принёс.

 

Оформив с Машенькой отверженной немедля

Развод сыночка, злобный атташе,

Тем самым, и её папашу в петлю

Чуть было не принудил сунуть ше-

-ю, но папаша машин горе

Своё решил иначе победить:

Едва лишь выдворен в Совок он был, как вскоре

С неимоверной силой начал пить.

 

Кто прежде мало пил – спивается мгновенно.

Так вышло и с машуткиным отцом.

Беда, беда… Мужчина здоровенный

Стал походить на Тухлое Яйцо.

 

Несчастье не приходит в одиночку,

И очень скоро машенькина мать

Узнала от «доброжелателей» про дочку.

О том, что дочка, мягко скажем, СУПЕРБЛЯДЬ.  

Здесь мама малость двинулась рассудком:

В слезах она носилась по Москве,

Вопя: «Моя дочурка – проститутка!», -

И волосы рвала на голове.

 

Но тут одна знакомая открыла

Ей истинное положенье дел:

«Она ж не проститутка, а  мудила,  

Поскольку денег не берёт совсем за тел-

-а обладание с партнёров своего

Она ни пенса, ни сантима, ничего!»

 

«Как… Деньги? Так за ЭТО платят… ДЕНЬГИ?…» –

Задумалась семейственная мать. –

«Я и не знала… Эта ж сука ни копейки,

Ни шекеля мне не желает дать!

 

 Не я ль всю жизнь за нравственность стояла,

 Советский образ жизни защищала

 И мужу-мудаку не изменяла

                                              Ни разу я…

 Теперь с меня довольно. Хватит страхов!

  Отныне всё я посылаю На Хуй  

  И целый мир готова перетрахать,

                         Как дочь моя!

 

                        Но я с умом возьмусь за это дело:

  Моё, а также машенькино, тело

  Послужат нам на пользу – до предела

                           И до черты.

   Бюджет семейный  снова я поправлю,

   И плоть свою, и душу позабавлю,

   И мужа драгоценного избавлю

                          От нищеты!»

 

Итак, мать пала дочери в объятья

И, не желая тратить лишних слов,

Купила проституточные платья

Себе и ей, и был тандем готов.

Немедленно работа закипела…

Дочурка, в основном, в дому сидела,

Поскольку выпускать её опасным

Считала рассудительная мать:

Ведь девочка её могла напрасно

Задаром первому попавшемуся дать.

Вот мать и рыскала по разным префектурам,

Ища себе и дочке клиентуру.

 

При коммунистах иногда ещё стесняться

Им приходилось. Чуть ли даже не скрываться

От взглядов ханжеских дружинников, ментов,

Общественности сраной, вакханалью

Разврата собственного, БЛЯ, двойной моралью

Прикрывшей, словно фиговым листом…

Но мать дала секретарю райкома

КПСС, а дочка –  военкому,

И тут общественность защёлкала Еблом

В бессилье бешено; когда же Демократи-

-я победила, а Совок распался в прах,

То нечто вроде светлой благодати

На них излилось.

                                    Позабыв последний страх,

Мать с дочерью – две боевых подруги -,

Надыбав состоятельных господ,

Оказывают им интим-услуги,

(Используя вовсю и нос и рот)

И процветают: BMW себе купили,

Обставили квартиру – заебись!

Гренландию недавно посетили,

Приобретя билеты на круиз.

 

Машуткин папа служит вышибалой

При них покорно, примирясь с судьбой.

Ему от жизни нужно крайне мало:

Водяры литр в день - и он женой

И дочерью своей вполне доволен.

 

А, между тем, военный атташе

Из МИДа[113] почему-то вдруг уволен

Был якобы за взятки.

                                          ЖОПЫ же-

-нщинам в коммерческом сортире

Теперь он подтирает по четыре

Рубля за  ЖОПУ.

                                    Страшная судьба…

Но Справедливость восторжествовала:

Стукач наказан, и его борьба

Житейская среди Мочи и Кала

Закончилась! Россия же – жива!

 

Закон кармический царит повсюду и во всём:

Путь завершит в ГОВНЕ тот, кто при жизни был            

ГОВНОМ!

 

Пора заканчивать, но, прежде чем закрою

Я эту книгу навсегда, мои друзья,

Скажу два слова о других её героях,

О коих, право, не сказать никак нельзя.

 

Анюта, разведясь с кастратом Кузей,

Вернулась к Юлу. Старая любовь

Ничуть не заржавела; ейны узы

Связали их (простите рифму) вновь.

Юл, натурально, стал успешным бизнесменом:

Имеет шесть коммерческих ларьков,

Валютное кафе, в котором цены

Приводят в трепет девственных совков.

Не забывает Юл сентиментальный

И первый бизнес юношеский свой –

Тот бизнес древний, урогенитальный,

Когда он русских шлюх сводил с фирмой[114].

Теперь здесь всё серьёзно и без шуток,

И Юл, как добродетельный чабан,

Пасёт изрядную отару проституток

Иль, говоря по-нашему, путан.

 

Средь них и Маша со своею мамой.

По старой дружбе Юл пасёт и их.

Защитник верный, благодетель прямо!

Он маму с дочкой отличает от других:

Валютных поставляет им клиентов

И отбирает двадцать пять процентов.

 

Таков наш Юл. Вот так он и живёт.

При нем ведет Анюта бухучёт.

 

Негр Соломон Банана, Инну в жёны

Взяв, в Африку Центральную отвЭз.

Она поехала охотно, убеждённа,

Что муж её - Великий Вождь – богат, как Крез[115].

Столица княжества, где он, во время оно,

На наши деньги сделался вождем,

В отличие от басен Соломона,

Была дырой, заполненной дерьмом.

Дворец вождя  покоился на сваях

Среди гниющих джунглей и болот.

Нередко хижины сшибал, их задевая

Своей могучей  ЖОПОЙ  бегемот.

А Инночке в гареме поселиться,

В огромной хижине на шестьдесят персон,

Пришлось с другими жёнами счастливца,

Чьё имя вовсе даже и не Соломон,

А  Жэамза Котраша Кытнетундо  

Являлось подлинным. Н-да-а…

                        Инночкина жизнь

Там подвергалась всякую секунду

Опасности большой: каннибализм

У мужа в племени был крайне популярен.

Мог каждый быть изжарен или сварен

В любой момент. На белую Дун-Дун     

(Или «мадаму» - в вольном переводе)

Давно заглядывался племенной Колдун,

Имевший сильное влияние в народе.

Он под Вождя Великого копал -

Ведь тот забыл отеческие нравы! -

И в космополитизме обвинял,

И в том, что интересы сверхдержавы

(То есть – СССР) тому важней,

Чем процветанье Родины своей…

 

Колдун был абсолютно прав: Котраша

Ещё в «Лумумбе» завербован КГБ

На третьем курсе был. Разведка наша,

По правде говоря, ни «МЭ», ни «БЭ»

Добиться от агента «Соломона»

Как ни долбилась, так и не смогла,

Но Инна бедная по древнему закону

Принесена чуть в жертву не была!

(Читайте – «съедена живьём»!) Подобной жертвы

От Жэамзы потребовал Колдун

С тем, чтобы тот отведал Инну самым первым

Во искупление греховных дел и дум.

 

Царёк презренный согласился поступиться

Любовью ради политических амбиций…

 

И Инну смерть ужасная ждала

В большом котле с водою, полном специй

Кулинарии местной.

                                               С полновесной

Железной ложкою Колдун вокруг котла,

Плясал, в котором Инночка плескалась

И тщетно выбраться наружу порывалась.

 

Ещё минута-две, и запалят костёр.

Шеф-повар зорю бьет на гулком барабане…

И вдруг над джунглями застрекотал мотор.

Всё остальное было, как в романе.

 

Под вопли негров гидросамолёт

Двухместный приводнился средь болот.

Открылась дверца гидросамолёта,

И из неё верзила с пулемётом,

Как Терминатор[116] – шасть! На спуск нажал -.

И барабан навеки замолчал,

Пробитый в сорока местах навылет.

Агрессор сразу же из гидроплана вылез,

Держа наизготовку карабин,

Тогда как лётчик продолжал сидеть в кабин-

-е самолёта и во время

Переговоров всё воинственное племя

Держал на мушке.

                                           Ну, а ультиматум,

Предъявленный верзилой-дипломатом,

Был прост: он сходу ОХУЯЧИЛ Колдуна

Прикладом карабина по ЕБЛИЩУ,     

И лишь когда четвёртая луна

Сменилась, тот смог снова жрать мясную пищу

Раздробленною челюстью своей…

 

Парламентёр Жэамзе меж Мудей

Без слов засунул дуло карабина

С такою силою, что грязная скотина

С тех пор ебать не мог нормально, и сортир

Без посторонней помощи не в силах

Был посещать.

                                 «Друзья! Принёс я мир,

Отнюдь не меч!», - проговорил верзила,

Затвором щёлкнув. Этот аргумент

Был убедителен для мирных людоедов.

Шеф-повар цыкнул зубом, и в момент,

Мясной похлебки так и не отведав,

Прислуга опрокинула КОТЭЛ.

И мутная волна воды с приправой,

Вкуснейшей, ароматнейшей, на траву

Излилась вместе с инночкиным тел-

-ом обнажённым…

                                       А верзила с карабином,

В одно мгновенье запихнул её в кабину

Вперёд башкою.

                                         Только голый зад

Чудесным образом таким спасённой Инны

Увидел потрясённый Жэамза,

Который корчился в Говне, Моче, Блевоте

При гидросамолёта шумном взлёте…

 

Теперь спроси меня, отпученный читатель,

Откуда к Инне вдруг спасение пришло,

Вернее, прилетело, принесло-

-сь на самолётных крыльях, ой как кстати?!

 

Короче, так. Майор Василий Зуев,

Законспирированный Агент КГБ

В том племени, пас «Соломона», чтобы хуев   

Сей Пидор не продался бы нале-

-во хоть кому – хоть «Сигуранце»[117].

Полковнику сменили пигментаци-

-ю кожную в спецклинике Лубянки,

И стал он шоколадным, словно негр,

А так как он губаст, как после пьянки,

И кучеряв, аки тайваньский венгр,

Был от природы, то в охране у шамана

Легко устроился.

                                    Коварного обмана

Никто не заподозрил.

                                          Сообщил

Майор заранее начальству про расправу,

Что Инночку ждала. Но запретил

Ему строжайше вмешиваться Главный

Куратор Африки по линии ГБ,

Поскольку:

 а) Советского гражданства

Лишили Инну за сношенья с иностранцем –

Пусть дружественным, но чужим; и

                                                                          бе)

Во имя конспирации и тайны

Василию велели «лечь на дно»,

А, значит, Инне было суждено

Погибнуть смертию, херовой чрезвычайно.

 

Риск был велик - вполне могли и с Васьки

Наделать негры киевских котлет.

Но у него в набедренной повязке

Вдруг начал сердце жечь зашитый партбилет!

 

«Какое ж вы, товарищи, Говно», -

Подумал Зуев про своё начальство. –

«Не допущу я блядского канальства,

Чтобы какой-то сраный Жэамза

Съел россиянку на моих глазах!

Она, конечно, курва, дрянь и дура,

Но я ебал такую агентуру,

Что заживо сожрать свою жену

Готова, только бы потрафить колдуну.»

 

Конечно, сам Василий был бессилен

Что-либо ради Инны предпринять.

Но у него имелся друг, майор Мак-Киллен,

О коем тоже стоит пару слов сказать.

 

В соседнем княжестве шотландская[118] спецслужба

Давно купила местного царька.

Без пошлой болтовни про мир и дружбу

Туда забросили геологов раска-

-пывать природные богатства,

Которых в Африке, мы знаем, до Хера…     

Но в остальном была то жуткая дыра.

Шотландцы вдарились в немыслимое пьянство.

 

Следил за ними одинокий резидент

Разведки ихней – Соммерсет Мак-Киллен.

С соседом (Зуевым) он скорешил в момент;

Они друг друга мигом раскусили.

Нередко напивались втихаря

Они средь джунглей от тоски и скуки,

Тайком мотались в город, где, куря

Дурь местную в притонах, каждой суке    

И бляди тамошней немедля под повязку

Набедренную лезли, и на ней

Народную устраивали пляску

Под боевой там-там своих мудей.     

 

Разведчики отлично понимали

Один другого, и который год

Друг друга бескорыстно выручали,

Когда начальник требовал отчёт-

-а о проделанной работе

Иль разведданных о житье-бытье

Народишка Жэамзы на болоте

Или шотландцев, невоздержанных в питье…

Шпионы по-приятельски менялись

Секретами такими меж собой

С тем, чтобы в Центре поскорее отъебались

От них начальники.

                                       В безудержный запой

Они срывались после каждого отчёта,

Себе не требуя ни славы, ни почёта…

 

Итак, к геологам шотландским поздно ночью

Явился Зуев в виде дикаря.

Все спали, кроме нескольких рабочих,

Для коих утренняя и вечерняя заря

Давно уже слилися воедино

В сознании туманном. Запрокинув

Бутылку днищем в небо, горлом в глотку,

Они глушили Brandy, Scotch & Водку.

 

Мак-Киллен в лагере бывал обычно трезвым.

Ему-то Зуев и поведал про свою

Несчастную землячку.

                                                «Я б отрезал

Жэамзе Яйца! В равной мере на ХУЮ   

Видал я колдуна и всё их племя!». –

- Взревел майор. – «Но мы теряем время.

Я, к сожаленью, связан, как и ты,

Политикой и сраной дисциплиной…

Но наши скотты – бравые скоты,

И эту каннибальскую скотину

Уделают зараз!»

                                           И он будить

Отправился потомков Вальтер Скотта,

Не говоря уже про Скотта Фицджеральда

И Поуля Маккартни, растудыть,

И многих пьяниц, воинов и скальдов,

Прославивших себя аж от Дакоты

До Кондопоги…

                                        Правнуки Роб Роя

С трудом очухивались после перепоя

И, наскоро приняв стакан-другой,

Отвагою воспламенялись, как Роб Рой…

 

Узнав о том, что в княжестве соседнем

Поутру должен людоедский акт

Свершиться, расхуячить всю деревню

Геологи, пришедшие в азарт,

Немедленно решили.

                                               Белых баб

Они не видели к тому же по полгода!

И вот, шотландцы возбудились, словно раб-

-ы, коим вдруг забрезжила свобода…

 

В бой рвался каждый. Но, поскольку в самолёте –

Единственном надёжном средстве бегства

От озверевших нэгров, на болоте

Вконец свихнувшихся – лишь два имелось места,

Пришлось геологам тянуть об Инне жребий,

И двое – те, которым «повезло» –

Искать на собственную ЖОПУ приключений

Отправились, лишь только рассвело.

 

Всё прочее читателю известно.

Позором потрясённые вождей

Своих духовных, равно и телесных,

Отбитием у них зубов, мудей,  

Нэгроиды мильонами нелестных

Эпитетов непрошеных гостей,

Похитивших их завтрак, наградили,

Но, тем не менее, покорно проводили -

От их голов курчавых пулемёт

Ни на мгновение не отводил пилот…

 

Дальнейшая судьба спасённой Инны

Была завидна, как ни поверни:

Её отмыли, приодели, спиртом винным

И вискою отпаивали дни

И ночи, и уже через неделю

Она пришла в себя и для постели

Вполне была готова.

    Благодарность

Её не ведала ни меры, ни границ.

Настолько миновавшая опасность

Её расслабила, что ни фигур, ни лиц

Своих спасителей она не различала,

Но всех их безотказно заключала

В объятья страстные, и ночи напролёт

Навёрстывала то, в чём идиот

Жэамза ей отказывал полгода,

Снискать пытаясь популярность у народа.

 

Геологи корректно и любезно

Порядок пользованья Инной навсегда

Установили жребием. Железный

Порядок тот не нарушался никогда.

 

А между тем, в ООН сурово осудили

Вторженье в жизнь жэамзина села.

Шакалы-журналисты раструбили

На целый свет про «грязные дела»,

Колонизаторами в Африке Центральной

Творимые.

                              Умишком либеральным

Они тотчас прочухали скандал

И принялись с усердьем колоссальным

Размазывать свой либеральный КАЛ.

 

Тут и советские очнулись идиоты

С одной мечтою: англичанам в ЖОПУ ноту

Протеста вставить, чтоб хоть как-нибудь

Их за Рейкьявик и за СОИ подъебнуть…   

 

Короче, из-за Инны разгорался

Дипломатический базар или вокзал.

Пиздец к ней потихоньку подбирался

И втайне оскорблённый Жэамза

Торжествовал победу и отмщенье,

В жены неверной возвращенья предвкушенье….

 

Международное Сообщество Дебилов

И беспардонный журналистский сброд

Что было сил на Англию давило,

Грозясь, что, если Инна не вернёт-

-ся к мужу добровольно иль насильно,

То Третьей мировой не миновать,

Так как ЦэКа КаПээСэС разгневан сильно,

ЭСэСэСэР настроен агрессивно

И не позволит бедных нэгров обижать…

 

О, человечки! Где ваш образ Божий?

Я б в омерзении сломал своё стило,

Вглядевшись в вас попристальней, но всё же

Не всё ещё протухло и сгнило!

Нормальные ещё остались люди,

Не всяк пока ещё Совок или вампир…

И, смею верить, что, доколе так и будет,

Не сгинет наш (пусть и несовершенный) мир.

 

Всё шло к тому, что Инне возвращаться

В гарем котрашин и его котёл

Придётся…

                        Только с этим примиряться

Не собирались вечно пьяные геол-

-оги, и, распознав угрозу,

Над Инною нависшею, майор

Мак-Киллен, ненавидя жизни прозу,

Воскликнул: «Полно гнать туфту и вздор!»

И в стиле Бёрнса Роберта он вскрикнул:

 

«ЕБАТЬ, Копать и Не Работать тыщу  лет!»

 

Он не был ни Эсхилом, ни Периклом,

Но получил желаемый эффект:

Геологи немедля забастовкой

Начальству пригрозили своему.

А это было сущей мышеловкой

Для ихнего начальства, потому

Что ни в Шотландии, ни в Штатах, ни в Боготе,

И даже ни в России, растудыть,

Квалифицированных кадров не найдёте

Вы быстро, чтобы сразу заменить

Геологов, чтоб гнили на болоте

Центрально-Африканском…

                                                            «Волчья сыть!» –

Ругнулся шеф той фирмы по-шотландски. –

«Мы эдак вылетим в трубу из-за возни

Вокруг советской этой пидораски!  

Убытки нам такие ни к чему.

Но ничего. Контрмеры я приму…»

                                               

И принял, закулисный воротила:

Газетчикам в момент заткнули пасть

(Кому деньгами, а кому свернули рыло),

И пресса тут же дружно принялась

Талдычить о гуманности, свободе;

Общественных движений миллион

Настаивал на новом, Бля, подходе

К отважной девушке, которая «Юньон-

-у Джеку» отдалася под защиту…

И тут же, чтоб всё было шито-крыто,

ЕБЛО заткнули и советским мудакам.    

Как это удалось? Домысли сам!

Одно скажу, что лидера Советов

В один из ихних университетов

Почётным доктором избрали вдруг тогда…

И было чистым совпаденьем, господа,

Что в тот же день советский МИД про Инну

Забыл вчистую!

                                    Даже Боровик[119],    

Что лишь вчера ещё язвительно-ехидно

Шпынял агрессоров, вдруг погрустнел и сник.

 

И, более того, вождя Котрашу

Вдруг как бы перестали замечать…

Но идиот никак не мог понять,

Что слишком круто заварилась каша…

В ООНе начал он качать свои права,

ХУЙНЮ какую-то писал во все газеты

И утверждал, что «лживая Москва

Своё не держит слово».

                                                Но Советы,

Обидевшись на эту клевету,

Сказали: «Баста!» И агента «Соломона»

Велели вывести в расход как мудозвона

И подвести под гнойным пидором черту.

 

Майор Василий Зуев с наслажденьем

Исполнил над Жэамзой приговор,

А заодно и колдуна с остервененьем

И ненавистью в порошок истёр.

 

А Инне, между прочим, подфартило,

И жизнь её с тех пор текла совсем

Иначе, ибо Инна кайф ловила

В счастливейшей из западных систем.

Повсюду стало чрезвычайно модно

За Инну заступаться с той поры.

В Европе и в Америке свободной

Её мечтали вывесть из игры

Сил темных, коих жертвою безвинной

Её отныне каждый почитал,

А также – настоящей героиней,

Что рисковала ради идеал-

-ов и свобод здоровьем, жизнью

Заради торжества капитализьма…

 

…Ей предоставили британское гражданство

И статус беженца, и пенсию, и счёт

В Шотландском банке…

                                                Гляньте-ка, на пьянство

Она уже отцу в Россию деньги шлёт.

А после мама с папой приезжают

К ней в Эдинбург.

                                    Она их принимает,

А вскорости счастливая семья

Соединяется, и льётся слёз струя.

 

С тех пор её отец по Эдинбургу

Блуждает, как гомеро-джойсовский герой,

Или, подобно достославному Панургу,

Стремится заблевать весь Шар Земной.

Его жена – совсем как Пенелопа –

Супруга милого до самой зорьки ждёт

И, памятуя об его дымящей  ЖОПЕ,

Почти совсем философа не бьёт…

А Инна наслаждается покоем.

Растит двух удивительных детей:

Один, скорей всего, жэамзин, ибо чёрен,

Другой – шотландец, непонятно чей…

 

Все счастливы, довольны – слава Богу!

Всё хорошо, что кончилось ништяк!

А мы вернёмся на родимую дорогу,

В Россию, сердцу милую.

                                                           Вот так.

 

Дружок мой Быдло записался в рэкетиры

(Иль в рекитёры – хуй их разберёт),

И, хоть по-прежнему заблёваны сортиры,

Вся эта нечисть припеваючи живёт.

 

Упырь заделался народным депутатом,

Типичным дрессированным совком:

Готов кунять, пердеть, дрочить, ругаться матом

И проливать – чужую(!) – кровь за «Белый дом».

Он за любую лишнюю копейку

Готов хоть Родину, хоть мать свою продать,

А коль завидит вдруг яврея иль яврейку,

Так сразу кончит! Вот ведь Сука-БЛЯДЬ…  

 

Тот Мастурбатор, что мечтал обспермить Инну,

Стал ныне знаменитым кутюрье.

Он манекенщицам своим кончает в спину,

А манекенщикам – на их дезабилье…

 

Тарас подался в ГОМОНЕФОРМАЛЫ,

Где жизнь его приятна и легка;

А Гена, - вот покладистый был малый, -

Словил СПИДок. Помрёт наверняка…

 

Арчил – таки в Москве обосновался,

Хотя квартиру и пришлось ему отдать.

Торгует водкой он паленою. Финансы

К нему текут рекою!

                                        РотЪ ЫбатЬ…  

Важа чуть было не зарезал Теймураза

За то, что тот на дочери абхаза

Жениться вздумал….

                                           Ёбаная жизнь!…     

Здесь друг идёт на друга, брат на брата,

Здесь человек отскрёбывает слизь,

Оставленную нам совком проклятым.

 

Мне жалко поколенья моего

Загубленных талантов и надежды

Несбывшейся – ведь Хама торжество

Пришлось на нашу юность, а невежды,

Ханжи и стукачи справляли бал,

И каждый сам себя, как мог, спасал.

 

На нашу зрелость пало время страха,

И лицемерия всеобщего позор

Нас не минул.

                           Железная рубаха

Цинизма хладного спасала нас с тех пор.

 

Но этот холод убивает чувства

Живые, сильные, отвагу и мечту…

Мы мало сделали для славы, для искусства

И вечности…

                           Что ж, канет в пустоту

Всё, что дано нам было от рожденья?

Иль, может быть, напишут средь могил

Пропавшего без вести поколенья

С иронией:

 

«БЛАЖЕН, КТО ПОСЕТИЛ

СЕЙ МИР В ЕГО МИНУТЫ РОКОВЫЕ.

ПРОЩАЙТЕ, ДЕТИ ЖАЛКИХ ЛЕТ РОССИИ.

ПОКОЙТЕСЬ С МИРОМ.

МИР ВАС ПЕРЕЖИЛ»?

 

 

                                                                                                4. 3. 94

                                                                                                (11 ч. 05 м.)

                                                                                                МОСКВА.